— Не все! Россия — огромная страна, сэр, и всех русских, надеюсь, не удастся убить никому! Особенно, такому мирному человеку, как я.
— Вы что-то очень тепло говорите о тех, кто, судя по всему, решил все-таки отнять Вашу жизнь.
— Я к ним, как и к Вам, американцам, очень неплохо отношусь. But life is life! (Но жизнь — есть жизнь! — англ., прим. автора).
— Вы предпочитаете по-прежнему работать со мной и моими контактами в нашей службе или Вы считаете, что я должен Вас передать моему преемнику?
— Не надо меня никому передавать! У меня на преемников аллергия!
— Как у вас в России говорят? Старый конь борозды не испортит.
— А Вы, сэр, разве старый?
— А Вы, Хулио, разве общаетесь с моей девочкой, после того как свели ее со мной?
— Нет, я не общаюсь с ней, сэр. Я обещал Вам и я, в самом деле, обещал ей подыскать выгодную партию за деньги. Как и всем моим нынешним девочкам. Но лучше Вас пока не нашел.
— Я, кстати, хотел поблагодарить Вас за то, что Вам пришло в голову познакомить ее со мной. Она очень хороший, искренний человек, я ее люблю, хотя постоянно подозреваю в работе на Вас…
— А что ж тогда не гоните?
— Я же сказал — люблю ее! А состояние подозрительности ко всем и ко всему — это мое нормальное рабочее состояние, в котором я, как старый конь в сбруе, привычно себя чувствую уже скоро сорок лет. К тому же у меня нет никаких доказательств, что Вы слушаете ее телефон или общаетесь с ней. Как, кстати, Вы меня нашли на этом побережье? Как вы оказались на этом рынке в момент моего прибытия?!
— Уж не боитесь ли Вы меня, сэр? Такой могущественный человек, как Вы, не должен бояться меня — авантюриста-одиночку.
— Я давно никого и почти ничего не боюсь. Знаете, что меня пугает в жизни теперь?
— Что же?
— Я боюсь, что у меня однажды не встанет член при близости с такой изумительной девушкой!
— Вы это серьезно?
— Более чем серьезно. Я откровенен с Вами настолько, насколько можно быть откровенным только с самим собой.
— Отчего же такая честь?
— Я хочу, Хулио, очень хочу узнать, как Вы меня вычисляете?! Я же не-до-ся-га-ем. У Вас какая-то новая технология слежения? Ей уже владеют Ваши русские коллеги или кто-нибудь еще?
— Ей пока владею только я и, надеюсь, что никто не получит ее ни на каких условиях.
— Не зарекайтесь. Зарекалась свинья в грязь не лезть. Знаете, кстати, такую русскую поговорку?
— Нет. Представьте себе, не знаю. Мои родители хорошо ругались матом в минуты огорчения. Но не любили такого грубого фольклора, который откуда-то знаете Вы, сэр.
Им нравилась пословица про локоть, который хоть и близок, но не укусишь его. Они мне ее всегда напоминали, когда я уезжал за границу и обязан был вернуться, когда прикажут.
— А моя няня была русская. Правда, из князей. Но русская. Настоящая русская барышня, которую мои довольно богатые родители присмотрели в церкви.
— Ваши родители ходили в русскую православную церковь?
— Да, в Нью-Йорке. Мои предки были русские, которых достали большевики.
— Значит, мы с Вами товарищи по несчастью, сэр?
— В какой-то мере. Большевики повлияли на наши судьбы. Поэтому я и рад встрече с Вами, Хулио. Мы, кстати, пока не нашли Ваше настоящее имя. Вернее, мы не уверены, что нашли именно его. Вас ведь зовут Энтони Александер Робертс? В России, по паспорту, Вас звали Антон Александрович Роберцов? Это и есть Ваше имя?
— Вы хорошо работаете, сэр! И просто прекрасно говорите на русском! Только не надо Вашим людям давать эту информацию обо мне, пожалуйста. Имя Хулио мне давно стало более привычно.
Вечер тех же суток, остров Корфу
Стрелок и его супруга
— Дорогой, у тебя хорошие новости? Ты прямо весь сияешь!
— Да, я довольно удачно провел встречу в Хорватии. Нас теперь будут охранять от наших соотечественников. Ну, и от прочих. Если таковые найдутся.
— Ты все-таки продался американцам?!
— Еще скажи, что я изменил Родине.
— Да я же иронизирую, дорогой!
— Я — тоже. Как сын?
— Ждал тебя весь день, но уснул. Играли в шахматы, читали с ним Сервантеса и Шекспира. Вечером поплавал в бассейне. Знаешь, что он отмочил сегодня?
— Что же?
— Он подкрался утром, когда я готовила завтрак и шепотом, на чистейшем русском сказал мне на ухо: «Мама я не хочу кашу. Я хочу яйца всмятку с ветчиной».
— Так и сказал? Откуда это?
— Я спросила. Он сказал, что он много смотрел фильмов по Интернету и нас часто подслушивал, когда мы обсуждали неосторожно русскую проблематику вечерами.
— Так это же было редко!
— А ему хватило. Он, как и ты, талантлив. Он знает, что его родина — Россия и нам придется смириться с желанием подростка знать язык своей родины.
— Не помешает! Ладно, дорогая, а как поживает наш мальчик в твоем животе?
— Бьет меня ножкой по печени, а ручкой куда-то еще. Особенно, когда голоден.
— Ты уверена, что будешь рожать на острове? Может, все-таки, на материк, в ту хорошую клинику в Афинах?!
— Я тоже думаю, что лучше все же на материк.
— Когда отправляемся?
— Через пару недель. Тем более, мы обещали старшему показать наконец-то Афины. Надо совместить эти две важных цели.
— Спокойной ночи, дорогая. Я выпью немного, подышу воздухом на веранде, подумаю.
— Спокойной ночи.
* * *
— Ну, что винтик, возомнивший, что он сможет самостоятельно прожить без машины, в которую его поместили с детства — получил по зубам?! Наливай! Не ты ли себя четырнадцать лет назад возомнил даже не винтиком — золотой микросхемой?! Идиот ты самонадеянный! Кстати, я, и правда, с самого начала предполагал, что русские меня найдут, и потому постарался даже их деньги сохранить на случай крупных разборок. Но шанс получить пулю все равно велик!
Я мечтал о покое. А где у нас, винтиков, покой? На свалке. Да и то, лишь до тех пор, пока вместе с другим металлоломом нас не отправят на переплавку в печь! А если сильно повезет и окажется, что винтик еще пригоден для другой подобной машины, то с ним происходит то, что произошло сегодня со мной на хорватском прибрежном рынке — их покупают с потрохами другие машины, пожирающие таких, как я пачками!
Нарежу-ка я себе огурцов соленых, колбасы. Водочки налью. Вот ведь не люблю я мою неприкаянную Родину, а все делаю так, как там привык. И даже мои прогулки с родителями по осеннему лесу по грибы и по ягоды мне недавно приснились. Мама приснилась. Живая и молодая. А мне во сне, наверное, лет пятнадцать.
