– Ну почему же, – гадко улыбнулся подполковник. – Я подобрал нашу боевую фляжку, там осталось немного спирта.
– Давай сюда. – Валера протянул руку.
Таусонский остановился и, выразив мимикой смесь удивления и легкого восхищения, вручил Рысцову фляжку, на полированном боку которой перекатывались фиолетовые блики. Остальные тоже притормозили, с отвращением глядя, как Валера давится горячительной жидкостью, делая судорожные мелкие глоточки.
Он впервые в жизни пил спирт потому, что просто хотел влаги.
– Бе-е... – сморщился Андрон, проводя языком по сухому нёбу. – Ну и...
Он не нашелся что сказать, только брезгливо передернул плечами и помассировал заплывший глаз.
Рысцов отдал фляжку Павлу Сергеевичу, прокашлялся и сплюнул на магнитный билетик под ногами.
– Вот теперь можно и к подвигам приступать, – прохрипел он, блестя глазами.
– Нашел время приляпать, идиот, – проворчал Андрон, поворачиваясь к уродцу. – Ну давай, веди нас, Марат Казей.
Изнанник, все это время терпеливо топтавшийся неподалеку, колыхнулся и продолжил движение в дебри изнанки.
Кажется, он был единственный, кто остался абсолютно равнодушен к неуместному возлиянию Валеры.
* * *
Говорят, человек без воды может жить семь дней.
Смотря где. Одно дело, если ты находишься в хорошо проветриваемом помещении с нормальной температурой и влажностью – тогда, быть может, и впрямь можно неделю протянуть. И совсем другой результат ожидается, если тебя посадить в кочегарню, где через пот вся влага будет выведена из организма часа за два-три.
Спирт допили уже через полчаса. К фляжке без долгих рассуждений приложились все под гнусные хихиканья Рысцова. Жарило нещадно.
Изнанник легкими шажками двигался все дальше и дальше, изредка поворачиваясь вокруг своей оси, словно проверяя – не отстают ли ведомые. Кажется, уродцу было хоть бы хны, что пекло грозит перерасти в настоящий ад, где волосы начнут воспламеняться, а кожа пойдет волдырями.
Местность здесь стала еще более пустынной и безжизненной. Чем дальше изможденные конкистадоры уходили от прохода в изнанку, тем меньше попадалось нагромождений металла и пластика. Даже ковер из билетиков под ногами вроде бы поредел. Гораздо проще стало идти – земля была ровной и сухой, не встречались больше тягучие волны мазутных рек, исковерканные рельсы и разбитые вагоны. Если бы не жара...
Интенсивность свечения неба увеличивалась. Теперь было трудно смотреть, не щуря глаза. Дрожащее лиловое зарево заливало все вокруг своим неверным светом, заставляя принимать предметы за живые существа и шарахаться от них. Рождая миражи.
Ландшафт напоминал пустыню, только вместо песка или твердой породы под ногами лежало холмистое плато из какого-то твердого материала, похожего на эбонит. Кое-где встречались уже знакомые неустойчивые сооружения из высохших шпал, наложенных друг на друга. А пару раз на глаза попались конструкции, не виданные раньше. Они представляли собой длинные полосы из подогнанных одна к другой мраморных плит, лежащих на земле. Полосы были шириной метров пять, а длина их оставалась неизвестна, потому что концы, извиваясь, уходили за холмы. Подойдя к одному из таких мраморных полотен, изнанник замер, насторожился и очень аккуратно наступил на плиту. Потом он вприпрыжку перебежал полосу и лишь на другой стороне успокоился, занявшись любимым делом – покачиванием на нижних конечностях. Или правильнее будет сказать – на задних лапах?..
Погони покамест не было. Видимо, люди потеряли много бойцов при столкновении с изнанниками и теперь восстанавливали силы. Самих уродцев, кроме странного гида, тоже не было видно. За все время перехода – ни одного. Удивительно, как можно было оставаться незамеченным на таком открытом пространстве? Или их всех перебили?..
Все четверо путников устали, они находились на грани того состояния, когда уже ничего не хочется. Когда начинает главенствовать одно-единственное желание – прилечь и отдохнуть. Хотя даже это здесь было бы проблематично – почва раскалена, а тени нигде не было, потому что фиолетовый свет падал со всего небосвода сразу. Рассеянный и жестокий.
Кисти рук у Валеры ломило ужасно. Бинты, запачканные мазутом и пылью, засохли, отчего глубокие порезы начали сначала ныть, а потом пульсировать, отдаваясь бритвенной болью аж до плечевых суставов.
Они шли уже около пятидесяти минут. А может, больше – часов не было. Время расползалось под палящим сиянием лиловых небес бесформенной лужей, стекая в углубления между холмами, пересекая медлительными потоками небольшие равнины, постукивая в виски. Они шли след в след, еле-еле передвигая разбитые ноги с полопавшимися мозолями. Сердца бились удар в удар, бросая сгустки крови в артерии, неторопливо, лениво, будто раздумывая: «А стоит ли?..»
– Пока еще не поздно, может, обратно повернем? – сиплым голосом сказал Валера. – Думаю, отсюда мы еще сможем вернуться...
Никто не ответил. Раздавалось лишь свойственное всей изнанке гудение. Ну и шарканье подошв ее нежданных гостей по искусственной, нагретой, как сковородка, почве.
– Сейчас бы ко мне на студию, – произнес через минуту Андрон. – Бассейн, бокал джина с тоником, пахнущего хвоей и чуть-чуть хинином, несколько умелых массажисток, которые вам такую мануальную терапию устроят – закачаетесь и станете просить пощады...
– Заткнулся бы ты, бодибилдер недобитый, – посоветовал Павел Сергеевич, не оборачиваясь. – Сибарит.
– Отнюдь, – продолжил Петровский. – Просто я считаю, что в полную силу человек может раскрыться только при наличии определенного перечня условий. Если он сыт, оттрахан и находится в безопасности. – Он помолчал, поморгал здоровым глазом и нехотя добавил: – Ну и если с его близкими все в порядке...
Рысцов сглотнул неприятный густой комок и тихонько застонал от особо сильного приступа боли в искалеченных руках.
– Так вот, если соблюдены все эти условия, человек может работать на полную катушку, – сказал Андрон. – Иначе КПД снижается в геометрической прогрессии.
– Ты зажравшийся представитель богемы, – со злостью ответил Таусонский. – Твой долбаный человек полностью может раскрыться лишь в экстремальных ситуациях. В таких, когда одно из этих условий нарушено. А лучше – если все сразу. Когда у тебя нет жратвы и неизвестно, как ее добыть, когда бабу не видел больше месяца, когда каждый шаг может оказаться последним перед пропастью, когда не осталось ни родных, ни любимых, так-сяк, когда бесповоротно разочаровался в дружбе... Вот тогда сразу становится понятно: вещь ты или человек.
– Я другое имел в виду, – усмехнулся Петровский, разлепив ссохшиеся губы и обнажив на миг крепкий ряд верхних зубов.
– А мне насрать, что ты имел в виду.
– Тоже юмор...
На этой пессимистичной октаве разговор закончился.
Изнанник подпрыгивал, держась метрах в пяти перед группой. Создавалось впечатление, что он не устал ни на йоту.
