Чистый, незамутненный разум снова остр и резок, как в молодости. Ничто не мешает, не отвлекает, мысли принадлежат тебе одному, а сознание не разбивается на крошечные осколки, молящие о пощаде и вечном сне. Какая забытая, непередаваемая легкость и в уме, и теле! Будто и не было никогда его черного междулетья, его кошмара, казавшегося бесконечным.
«Лихие годы минули, и я снова жив! Снова жив!»
Генрих Станиславович окинул внимательным взглядом большую совещательную комнату. Почти двадцать человек напряженно ждали. Одни ловили каждый его жест и движение губ, вторые безучастно изучали несуществующие узоры на стене… Одни были ему еще верны, другие уже молились втихую на Маркуса…
Годы в заточении переломили хребет и тем, и другим. И верные ему люди, и тайные его враги — никто тут не стоит и выеденного яйца. Все превратились в жвачных животных. Один Вольф ощущает себя тем, кем чувствовал раньше. Волком.
…Когда стало понятно, что выхода на поверхность больше нет и самим на свободу не пробиться, все отреагировали по-разному. У разочарования и уныния великое множество форм: массовые суициды сменялись дикими оргиями, оргии переходили в многодневные молебны, а те неизменно заканчивались новыми самоубийствами и кровавыми погромами. Цикл безумия повторился бесчисленное множество раз, прежде чем пришло спасение, однако дожили до него далеко не все. Первыми рехнулись ушедшие в себя «тихони» и погрязшие в буйстве холерики, не нашедшие приложения кипучей энергии в замкнутом мире. Затем сдались творческие и ученые, не вынесшие бессмысленного существования. Следом наступила очередь энтузиастов-трудоголиков, упертых практиков и прожженных циников, лишившихся всякой основы и мотива для продолжения борьбы за выживание. Последними не выдержали философствующие индивиды и прочая привычная к пограничным состояниям разума братия.
Сегодня за столом сидели исключительно военные и чинуши высоких рангов. Вот кто продемонстрировал удивительную выживаемость и приспосабливаемость к любым условиям. Неистребимые, словно тараканы! Потрепанные, израненные душой и пропитым телом, но сохраняющие видимость жизни…
«Вас сгубило спасение. Пока не было смысла и цели, вы казались готовыми к движению. Но вот, наконец пришла пора действовать, а под чудом уцелевшим фасадом оказалась только труха да трупная гниль, и нет там никакой жизни — одна мерзко воняющая разложением и упадком видимость».
И вот в этом-то болоте и завелись предатели… Стоило появиться кому-то более энергичному, более молодому, как они решили проводить Акеллу в последний путь… Ждут… Выжидают… Отравят? Придушат?
Нет. Надо нанести удар первым. Пусть наугад. Пусть в невиновных. Неважно.
Главное — показать сейчас, у кого власть. У кого в руках кнут. Тогда сомневающиеся, непримкнувшие поостерегутся принимать скоропалительные решения. А предатели — затаятся, а то и передумают.
Значит, наугад? В голове Вольфа свистнул воображаемый хлыст, раскручиваясь…
— Алексей Леонидович, — старик вкрадчивым голосом обратился к ближайшему «советнику». — Скажи, дорогой, а что у нас там, на фронтах делается?
Захваченный врасплох полковник часто-часто заморгал, нахмурил и без того изрезанный глубокими морщинами лоб и потешно застыл с полуоткрытым ртом:
— Эээ, товарищ генерал, ну, эээ…
— Ты чего блеешь, идиотина?! — взревел вмиг впавший в амок старик. — Ты кадровый офицер, а мямлишь, как малолетняя проститутка! Если погоны жмут, да лишними звездами давят, — только намекни!.. Семеновых!
— Я, товарищ генерал. — Из-за стола мгновенно вскочил побледневший майор.
— Дырка от… сам знаешь, от чего. — Вольф злобно передразнил попавшего под горячую руку офицера. — Ты как выглядишь, офицер?! Едальник толком не побрит, мундир забыл об утюге. Ну-ка, покажи обувку. Давай, давай, пошевеливай костылями! Энергичней, я сказал. Ты, тварь мохноногая, почему ботинки не чистишь? В рядовые захотел? Ностальгия замучила? Так это мы быстро организуем! Правда, товарищ Крестьянинов?
— Так точно, товарищ генерал!
— Что точно?
Капитан Крестьянинов отчаянно завращал перепуганными глазами, судорожно отыскивая нужный ответ. Однако пауза непростительно затянулась.
— Кто нацепил тормозу капитанские погоны? — рявкнул грозный старик.
Потрясенная совещательная комната хранила тяжелое молчание.
— Та-ак. Все трое — немедленно сдать оружие дежурному офицеру. После чего самостоятельно следовать на гауптвахту и ожидать вынесения решения по дальнейшему прохождению воинской службы. Выполнять!
Несчастная тройка поспешно, не оглядываясь и не пытаясь спорить, покинула роковой кабинет.
— Продолжим, защитнички отечества? Повторяю вопрос: что у нас происходит на фронтах? Прошу вас, подполковник Филимонов.
— Товарищ генерал, обе прилегающие к нам станции метрополитена взяты под контроль. Очаги сопротивления подавлены, вражеские лидеры либо содержатся под арестом, либо уничтожены.
— Хорошо, Павел Николаевич, очень хорошо… А каким же образом осуществляется этот самый контроль?
Подполковник на мгновение замялся, но тут же взял себя в руки:
— На Ботанической находятся две группы нашего спецназа, на Чкаловской — представитель штаба.
Вольф задумчиво потер подбородок:
— На первой станции — несколько десятков наших человек, на второй — всего один? Интересно, интересно. А почему Бункер не прикрыт? Нас с вами кто охранять будет?!
— Так ведь товарищ Краснов…
— Посадский волколак тебе товарищ, а не Краснов! — вскипел генерал.
— Есть отряд лейтенанта Никитиной, — мягко напомнил ему Валентин Пантелеевич — иссушенный, согнутый неподъемным грузом годов дед.
Вольф глянул на него и смягчился. Точно, есть ведь Никитина со своими бой-бабами. Так себе охрана, конечно, против красновских головорезов может не потянуть, но все-таки… Все-таки… Ладно, допустим.
— И кто же контролирует захваченные станции? — двинулся дальше Вольф.
— Начстанции Ботанической определен Артур Шарифович Хайруллин, он же является исполняющим обязанности начальника Чкаловской, — быстро выпалил Филимонов.
— Оп-па, как забавно! А кто определил представителя туземной станции на столь высокий и ответственный пост? И не разорвется ли жопа товарища Хайруллина от сидения сразу на двух удаленных друг от друга стульях?
— М… М… Маркус, товарищ генерал…
— Маркус?! Маркус?! А кто дал Маркусу полномочия назначать комендантов? С каких пор, а?! Вы что же это, гады?! Субординацию нарушать?! И что мне с этим вашим Шарфиком Артурычем делать?
— Да убирать его пора бы, — лениво протянул лысоватый мужичок неопределенного возраста, остававшийся до сих пор безучастным. — Мавр свое дело сделал…
— Ростислав Григорьевич, — перебил его Валентин Пантелеевич. — Ты и при «жизни» тонкостью маневра не отличался, а нынче совсем головой сдал. Генрих! — Теперь дед, не замечая недовольного фырканья лысого, обращался к генералу. — Ты уже проорался, или еще не весь пар на своих чурбанах выпустил? Предлагаю поговорить по делу, а разоблачением культа личности одного зарвавшегося солдафона займемся чуть позже.
