– Вы знаете этого адвоката? – спросил он.
Трейси ощутила закипающую злобу.
– Седар-Гроув – маленький городок, капитан. Я знаю всех, кто там вырос.
– Есть сведения, что вы проводили собственное расследование, – сказал Ноласко.
– Откуда могут быть такие сведения?
– Вы проводили собственное расследование?
– У меня были сомнения насчет вины Хауза, как только его арестовали.
– Это не ответ на мой вопрос.
– Двадцать лет назад я подвергла сомнению свидетельства, которые привели к осуждению Хауза. У некоторых в Седар-Гроуве, включая шерифа, это не вызвало радости.
– Значит, вы проводили собственное расследование, – заключил начальник.
Трейси понимала, к чему он клонит. Использование служебного положения для личного расследования может быть основанием для выговора и, возможно, временного отстранения от работы.
– Что вы называете расследованием?
– Думаю, вы знакомы с этим термином.
– Я никогда не использовала свое служебное положение детектива по убийствам, если вы спрашиваете об этом. Все, что делала, я делала в свое свободное время.
– Значит, это было расследование?
– Правильнее сказать – хобби.
Ноласко опустил голову и потер лоб, словно борясь с головной болью.
– Вы содействовали адвокату в получении доступа в Уолла-Уоллу для встречи с Хаузом?
– Что вам сказала Ванпельт?
– Я спрашиваю вас.
– Может быть, вы сообщите мне факты? Это сэкономило бы всем кучу времени.
Уильям и Лауб съежились. Лауб сказал:
– Трейси, это не дознание.
– Звучит как дознание, лейтенант. Мне нужно позвать сюда представителя профсоюза?
Ноласко сжал губы, и лицо его стало багроветь.
– Это простой вопрос: вы содействовали адвокату в получении доступа в Уолла-Уоллу для разговора с Хаузом?
– Что значит «способствовала»?
– Помогали каким-либо образом?
– Я приехала с адвокатом в тюрьму на его автомобиле в свой выходной день. Даже не платила за бензин. Мы вошли через общий вход в день для визитов к заключенным точно так же, как все.
– Вы использовали номер своего значка?
– Даже не брала его туда.
– Трейси, – сказал Лауб, – мы получаем вопросы от прессы. Нам важно, чтобы все мы занимали одинаковую позицию и говорили одно и то же.
– Я ничего не говорю, лейтенант. Я сказала Ванпельт, что это мое личное дело и никто не должен в него совать свой нос.
– Это неразумно, учитывая публичный характер разбирательства, – сказал Ноласко. – Нравится вам это или нет, публичная часть нашей работы заключается в том, чтобы это не сказалось плохо на нашем департаменте. Ванпельт просит официального комментария.
– Кому какое дело до того, что просит Ванпельт?
– Она полицейский репортер, источник новостей номер один в нашем городе.
– Она просто охотник за происшествиями. Она щелкопер. И она нарушает журналистскую этику. Все это знают. Не важно, что я скажу, она выкрутит это так, чтобы создать впечатление конфликта. Я не играю в ее игры. Это личное дело. Мы не комментируем личные дела. Почему к данному случаю нужно относиться иначе?
Лауб сказал:
– Думаю, шеф тебя спрашивает, Трейси, есть ли у тебя предложения, что мы должны отвечать.
– Не одно, – ответила она.
– Что-нибудь, что можно напечатать? – спросил Лауб.
– Скажите, что это личное дело и ни я, ни департамент не будут комментировать происходящие в настоящее время юридические процедуры. Так мы поступаем с открытыми делами. Почему это дело должно отличаться?
– Потому что это дело не наше, – сказал Ноласко.
– Блестящий ответ.
Лауб повернулся к начальнику.
– Не могу не согласиться с детективом Кроссуайт. Сделав заявление, мы ничего не выиграем.
Уильямс тоже поддержал ее:
– Ванпельт напишет то, что захочет, независимо от того, что мы ей скажем. Мы уже это проходили.
– Она хочет опубликовать историю о том, как один из наших детективов по убийствам помогает адвокату добиться повторного суда над осужденным убийцей, – сказал Ноласко. – Наши слова «никаких комментариев» будут молчаливым признанием, что мы потворствуем этому.
– Если вы считаете, что необходимо это прокомментировать, скажите, что я заинтересована в обоснованном решении по делу об убийстве моей сестры, – сказала Трейси. – Как это отразится на нашем департаменте?
– По мне, звучит хорошо, – согласился Лауб.
– Некоторые в Седар-Гроуве считают, что уже было вынесено обоснованное решение двадцать лет назад, – возразил Ноласко.
– И они еще тогда не хотели, чтобы я задавала вопросы.
Глава отдела направил на нее ручку. Ей захотелось сломать ему палец.
– Если что-то вызывает сомнения в вине осужденного, на это следует указать шерифу округа Каскейд. Это в его юрисдикции.
– Не вы ли только что говорили мне, что не следует вмешиваться? Теперь вы хотите, чтобы я передала информацию шерифу.
Ноласко раздул ноздри.
– Я говорю как офицер правоохранительных органов, что у вас есть профессиональные обязанности делиться с ним информацией.
– Я как-то попробовала. Это ни к чему не привело.
Он положил ручку.
– Вы понимаете, что содействие осужденному убийце отражается на всем отделе насильственных преступлений?
– Это может говорить о нашей беспристрастности.
Уильямс и Лауб не очень удачно сдержали улыбки. Но Ноласко было не смешно.
– Это серьезное дело, детектив Кроссуайт.
– Убийство – всегда серьезное дело.
– Пожалуй, я должен спросить, не сказывается ли это дело на вашей способности выполнять свою работу.
– При всем уважении, я думала, моя работа заключается в розыске убийц.
– И вам следует посвятить свое время розыску убийц Николь Хансен.
Снова вмешался Лауб:
– Можно нам всем перевести дыхание? На данном этапе мы согласились заявить, что ни детектив Кроссуайт, ни кто-либо еще не будут комментировать текущие юридические процедуры и направлять вопросы службе шерифа в округе Каскейд?
Ли начал записывать.
– Вы не должны использовать свое служебное положение или какие-либо ресурсы полицейского департамента для расследования того дела. Я ясно выразился? – Ноласко уже не скрывал своего раздражения.
