Молли икнула.
Хозяйка ухмылялась беззлобно, и, в общем, ничего из ожидаемого пока не случилось — что станет она на Молли с порога орать, обзывать бездарью и тупицей, призывать ей на голову все громы небесные да оплакивать свою судьбу, что послала ей в ученицы столь дубиноголовую девчонку. Но мелькало порой в глазах старухи что–то такое, от чего Молли пробирала дрожь. Слова — что слова! Они обидны могут быть, но только если ты сам внутренне с ними согласен — так говорил папа, когда, случалось, Молли задразнивали в школе и она в слезах прибегала домой.
Каша была хороша. Обычная для Rooskies гречка, Молли к ней уже привыкла — в Норд—Йорке гречу совершенно не знали. Каша с салом, жирная, пальчики оближешь, м–м–м!
Молли и не заметила, как вычистила горшок чуть не до блеска.
— Спасибо, госпожа хозяйка…
— Не за что. Ну, слушай меня, Молли Блэкуотер. Сестрицы мои — да и другие — про меня тебе уже пона- рассказывали. Старшая я, так меня и зови. Кот мой Vasilii, а пёс — Polkan, он во дворе хозяин. Зачем ты здесь очутилась, ведаешь ведь?
— Ведаю, госпожа Старшая.
— Хорошо. Да, хиловаты младшенькие мои сестрички, не справиться им с таким даром, что у тебя, — самодовольно объявила Старшая, усмехаясь. Молли опустила глаза — только бы не глядеть на жуткие жёлтые клыки. — И про огненную гору не забывай тоже. Двор мой на горячих ключах стоит. Вода в трубе во–он той — оттуда. Так что знаю я, что нам с тобой сделать предстоит. А вот ты — знаешь ли?
Молли опешила.
— Виновата, госпожа Старшая… откуда ж мне знать?
— Плохо! — немедля рыкнула хозяйка, прищуриваясь. — Голова тебе дана не косички носить!
— Э–э–э…
— Nemoguznaek не терплю! Гм, тех, кто не знает, то есть. И не «экай» мне тут! — Старшая с силой хлопнула по столу плоской ладонью. — Отвечай быстро и чётко, не умеешь — учись! Старайся!
Живот у Молли сжался. Слова про «берёзовую кашу» вдруг показались до неприятного реальными.
— Должна я научиться, как сдерживать и направлять свою силу… должна узнать, как сделать так, чтобы вулкан никому вреда б не причинил… так госпожа Средняя говорила, не сердитесь на меня, госпожа Старшая, пожалуйста!
— А кто сказал, что я на тебя сержусь? — фыркнула ведьма. — Я учу тебя, сущеглупая, как меня саму Верея старая учила. Ничего, выучила. Так вот, девочка, госпожа Средняя потому средней так и осталась, что дальше своего целительства не видит ничего и видеть не желает. — Старшая скорчила гримасу. — Мало научиться силу свою направлять. Мало заклинания понять, чары выучить, знаки запомнить, снадобья сварить. — Она вдруг подалась вперёд, и сухая, морщинистая, словно птичья лапа, рука вцепилась Молли в запястье. — Через себя переступить надо, девочка. Запомнить, что нет барьеров и что род твой, земля тебе велят, то и делать надо. О других думать, не о себе. Мы, ведьмы, — орудие. Земля через нас себя лечит, равновесие утверждает. Вот это тебе и предстоит познать, ученица. И уж не сомневайся, я в тебя что надо вобью. Потому что моя земля, мой род от этого зависят.
Ледяные глаза старухи вспыхнули, седые патлы вдруг встопорщились, словно их разметал внезапный порыв ветра. Что–то заухало, захохотало в глубине дома, заскрипели двери и половицы.
— А что ты сама иного рода, иного племени — неважно. Сбились твои с пути, дурных советов послушались, дурных советчиков к себе приняли. Вот потому и сидят головы их у меня на колах, сидят, печалятся. И ты, Молли Блэкуотер, знай — коль разочаруешь меня, коль пойму я, что и впрямь глупа ты иль ленива, что магия не по праву тебе досталась, что не достойна ты великого дара своего, что не поможешь ты моему роду, а настанут от тебя одни убытки да протори, — голова твоя тоже на колу поселится. Будешь по сторонам зыркать, двор мой охранять да с другими такими же переговариваться. Когда я разрешу, конечно же. Ну, всё поняла, красавица норд–йоркская?
Молли сидела ни жива ни мертва, оцепенев от ужаса.
— Бойся, бойся, — удовлетворённо кивнула старуха. — Страх в учёбе советчик плохой, но скорлупу вскрыть твою, чтобы голенькой вышла, всё старое забыв, — лучше него ничего нет. А сомневаться будешь — на меня посмотри: старуха Верея что только со мной не делала, однажды раздела и в лесу ночью привязала, на муравейнике, да так и оставила. И — ничего, выдержала я, выдюжила. Земле моей от меня прибыток, роду моему — защита. Поняла?
— П-поняла…
— А коль поняла, то спать ложись. Утро вечера мудренее. Пойдём, покажу тебе всё.
— П-простите, госпожа Старшая… а… спрашивать можно?
— Сегодня можно. Завтра уже нельзя будет. Только когда я скажу: вопросы, мол, имеешь? И говорить станешь, только когда я к тебе первая обращусь. Болтливость нашему делу погибель, так и знай. Сперва своей головой думай, своими руками пробуй да за исход отвечай. — Старшая вдруг хихикнула и с силой шлёпнула Молли пониже спины. — Не ойкай! Терпи. Ведьме боль терпеть — это всё равно что дышать. На собственной крови многие чары замешены, на собственной муке. Так оно было, так есть, так будет. Ну, так чего спросить хотела, yegoza?
— А… эти головы… на колах которые… они… живые?
— Головы–то? Конечно, живые!
— Но как же… без туловища, без крови, без сердца, без лёгких? Как они говорить–то могут?
— Соображаешь, — одобрила Старшая. — Может, и не придётся тебя так уж часто наказывать. Магия, Молли, из мёртвых поднять не может. Во всяком случае, мы, Rooskies, такого не знаем. Про Королевство не скажу, разные слухи ходят, разное языки болтают. Но вот если ты человека ещё живого, пусть и, к примеру, умирающего… разымешь… по частям… голову от туловища отделишь, чары наложишь, в семи настоях выдержишь да семижды семью умастишь… коль магию свою на него направишь, чтоб шла через него, как воздух у нас сквозь горло… тогда будут сидеть у тебя на кольях головы врагов твоих, горестно стенать–плакать, на судьбу жаловаться.
Молли сглотнула.
— Многое что магия может с раненым, с недужным сделать, — продолжала меж тем Старшая, в упор глядя на девочку, — а смерть всё равно ко всем приходит. Но вот головы мои живы будут, покуда я жива. А следующей, кто за мною явится, самой придётся частокол украшать.
— А… эти головы?
— Меня не станет — и магия моя исчезнет, — буднично пояснила ведьма. — Головы помрут все. После этого надо будет их выварить, черепа очистить и…
Молли едва не вырвало.
— Держись! — ещё один шлепок. — Барышням да белоручкам тут не место. А поскольку иного места для тебя и нет отныне, придётся старые привычки забывать.
Дом у Старшей был велик, изнутри он оказался куда просторнее, чем виделось снаружи. Туда и сюда вели какие–то проходы и двери, наверх и вниз поднимались–спускались лестницы, что–то где–то вздыхало, скрипело, ухало, бухало и плюхало. В доме была вода — он стоял на горячих ключах. Полы чисто выметены и вымыты, выстроились вдоль стен тяжеленные кованые сундуки, на бесконечных полках — и книги, и банки с «заспиртованными монстрами», как, наверное, сказал бы их старый учитель естествознания, и короба с травами, кореньями, семенами и листьями, и кости, и когти, и черепа, и ещё неведомо что.
