Вряд ли, однако, большевистское правительство имеет в них надёжных слуг. С той же лёгкостью, с которой они в первый раз изменили своим старым взглядам, они изменят и во второй и в третий разы, едва почувствуют первое колебание власти.
Главная масса офицерства признала переворот и Временное правительство только потому, что считало его принявшим власть законным порядком и совершенно не знало закулисной стороны. Офицерам казалось, что государь добровольно отрёкся от престола и добровольно передал власть.
Знай же они, что власть захвачена Временным правительством насильно, большинство из них продолжало бы твёрдо стоять за государя. Весь переворот был произведён за спиною офицеров, которые были всецело поглощены войной и не могли ждать никакой революции. Они были глубоко преданы государю и любили его, и хотя бы уже потому переворот не встретил среди них сочувствия. За них решили главнокомандующие, командующие и другие высшие начальствующие лица, на которых и лежит вся ответственность. Офицеры явились только статистами в этой величайшей трагедии, разыгранной либеральными кругами русского общества при благосклонном содействии союзников.
Кто думает, что офицеры только потому были так привержены монархии, что она давала им хорошее положение и материальные выгоды, — тот ошибается. Они были убеждёнными монархистами, так как, кроме всего остального, понимали, что для России, при её самобытности, только царская власть могла и может дать спокойное развитие и силу. Они понимали всё безумие проведения утопических идей социализма, отрицания отечества и признания какого‑то «всемирного III Интернационала».
Многие из них уже в самом начале революции ушли бы из флота, если бы не война. Они остались только из‑за чувства долга в борьбе с внешним врагом Родины. Но, оставшись, они как бы не замечали того, что творилось вокруг, совершенно игнорировали «всех и вся» от революции.
Видным представителем такой части офицерства прежде всего был вице–адмирал М. К. Бахирев, который и в революцию являлся исключительно адмиралом службы его величества. Из всех его действий, разговоров и отношений к революционным порядкам неизменно вытекало полное презрение. Команды как‑то сразу поняли, что с адмиралом разговоры будут коротки и всё равно ни к чему не приведут; поэтому они «махнули на него рукой», тем более что признавали за ним недюжинные военные способности.
Рядом с адмиралом Бахиревым всё время находился и бывший командир «Новика», а тогда — командир «Петропавловска» капитан 1–го ранга М. А. Беренс. Он тоже никак не мог примириться с революционными веяниями.
М. А. Беренс был очень любим командой своего корабля и пользовался полным авторитетом не только среди неё, но и на всем флоте. Агитация не могла бы ему повредить: матросы просто–напросто «заткнули бы глотку» любому «крикуну». Но в один прекрасный день такое отношение сменилось сильной враждой. Без ведома команды М. А. Беренс принял на корабль одного офицера. По этому поводу судовой комитет, потребовав от него объяснений, заявил, что команда не желает этого офицера. Беренс молча выслушал членов комитета и спокойно ответил: «А команду я не спрашиваю; это — не её дело». В тот же день, по постановлению комитета, он был арестован. Тогда штаб флота, опасаясь печальных последствий, добился его перевода на «Кречет». Вслед за тем М. А. Беренс получил другое назначение.
Среди молодых офицеров своей нетерпимостью к «завоеваниям революции» особенно выделился лейтенант Г. Н. Лисаневич. Он не останавливался ни перед чем и не раз находился на волоске от смерти, от которой спасался только благодаря своей храбрости и находчивости.
Однажды, идя в форме по одной из улиц Гельсингфорса, он увидел, что в подъезд какого- то дома непрерывно идут матросы, солдаты, русские рабочие и даже финны. Он заинтересовался и решил узнать, в чем дело, и, когда оказалось, что там происходит митинг, вошёл туда вместе с остальными.
Зал был переполнен. С импровизированной трибуны неслись самые зажигательные речи. До тех пор, пока только восхваляли революцию, Лисаневич сдерживался, но только кто‑то попробовал заикнуться о «преступлениях старого режима», лейтенант был тут как тут. Перебив оратора, он с места принялся возражать ему в самых резких выражениях. В первую минуту собрание «обалдело» от такой дерзости, но потом послышались негодующие крики и угрозы. Вместо того чтобы замолчать, Лисаневич стал говорить ещё громче, ещё резче и, в конце концов, довёл «товарищей» до белого каления. В следующий момент к нему уже протянулись десятки матросских и солдатских рук, чтобы тут же расправиться с ним. Окрик Лисаневича — «Назад!» — не остановил нападавших. Тогда он выхватил кортик и ударил им одного из подступивших матросов; тот упал. Воспользовавшись первым замешательством, Лисаневич растолкал всех и выскочил на улицу. За ним бросились в погоню, но его — и след простыл.
Просто каким‑то чудом Лисаневич уцелел во всех передрягах, в которых ему довелось быть и по доброй воле, и злой неволей. Понемногу он стал приобретать значение и, зная его «отчаянность», с ним начали считаться и команды. Вполне понятно, что в момент начавшегося среди матросов недовольства большевиками такой человек легко захватил влияние над ними. Они верили каждому его слову и тщательно охраняли от возможных репрессий советской власти.
27 мая 1918 года по требованию из Москвы комиссары флота отдали приказ об увольнении со службы в красном флоте «военного моряка» Лисаневича. Приказание осталось только на бумаге: Лисаневич продолжал командовать «Капитаном Изыльметьевым». Наконец, большевики решили предпринять против него и его сторонников радикальные меры: 3 июля, после похорон Володарского, была сделана попытка их арестовать, но неудачно. Для этой цели решено было использовать один из отрядов кронштадтских матросов, приехавших для вооружённой демонстрации против буржуев и белогвардейцев; все они были при винтовках и ручных бомбах. Когда по дороге выяснилось, что он должен будет арестовать «врагов народа», Лисаневича и его людей, перебежчики матросы немедленно дали знать об этом на Минную дивизию.
Тогда на ней решили перевести «Изыльметьева» от Невского к Обуховскому заводу, где было безопаснее. Под вечер к миноносцу, стоявшему с разобранными турбинами, подошли буксиры. Сам Лисаневич был на мостике. Выходя из‑за других, рядом стоявших, миноносцев, «Изыльметьев» случайно зацепился винтом за якорный канат соседа. Как раз в это время предназначенный для ареста отряд под командой Гуркало (бывший «чёрный» гардемарин, то есть выпускник Гардемаринских классов) входил на соседний миноносец. Команда «Изыльметьева» встала к орудиям и пулемётам. Гуркало крикнул изыльметьевцам, что он хочет выяснить недоразумение, перепрыгнул к ним и подозвал к себе прислугу орудий; по недомыслию те отошли от орудий и столпились вокруг него. Неожиданно Гуркало поднял бомбу и скомандовал «руки вверх». Казалось, что Лисаневич погибнет. Однако произошла полная неожиданность: он будто сквозь палубу провалился. Три раза Гуркало обыскивал «Изыльметьева», но тщетно; тщетно он грозил немедленным расстрелом и арестованным одиннадцати матросам — команда, в которой было 92 человека, не выдала своего командира. Через два дня Лисаневич и ещё несколько матросов были укрыты ею в надёжном месте на берегу, а оттуда бежали на Архангельский фронт.
