Приведённые нами примеры достаточно ярко свидетельствуют о том, что в корне своём офицеры нисколько не переменились и, за исключением некоторого числа ренегатов, совершенно не пошли за революцией. Как Бахирев являлся представителем старшего в чинах офицерства, так Беренс был выразителем более младших, а Лисаневич — совсем молодых офицеров. От адмирала до мичмана все чувствовали одинаково, у всех были одни и те же взгляды, верования и переживания.
Напрасно говорят, что офицеры не знали простой народ, что с ним их разделяло различие происхождения и социального положения. Ни общественные, ни революционные деятели, в особенности — из разряда эмигрантов, не имели такой возможности изучить его, какая представлялась офицерам.
Из года в год мимо каждого из офицеров непрерывными рядами проходили представители народа — новобранцы. Они являлись из деревень, городов, заводов, из всех губерний и областей обширной территории России. В течение пяти лет все эти люди находились под непосредственным воспитательным влиянием офицеров, которые самым основательным образом знакомились с ними, узнавали их не только в смысле пригодности к военной службе, но и просто как русский народ. Матросы охотно несли офицеру все свои заботы, горе и радости, охотно делились полученными известиями из деревни, спрашивали совета, просили писать письма, прошения и рассказывали о своих семейных делах. Часто в часы досуга они говорили о жизни в деревне, о своём материальном положении и заработках.
Благодаря этому у офицеров составлялось определённое понятие о народе, о его положении в различных частях России, его интересах, характере и способностях.
Офицеры были практически знакомы с народом, так как имели дело с ним всю свою службу и любили и умели ценить его. Они отлично понимали, что для него хорошо и полезно и что может ему принести вред. В этом отношении они были гораздо ближе к нему, чем профессора, адвокаты и вообще русская интеллигенция, которая ставила его на какой- то недосягаемый пьедестал, называла «народом–богоносцем» и верила в его особую миссию. И вот — народ заговорил, но вместо мудрого слова откровения выказал только дикие животные инстинкты. Его сейчас же развенчали, стали бранить и ненавидеть. Народ же остался только тем, чем он всегда был, то есть грубым, неразвитым и часто жестоким, но не злым, сметливым и способным.
Времена сурового обращения с матросами на флоте давно уже отошли в предание. После японской войны, когда началось возрождение флота, отношение к матросам было гуманным и справедливым, основывалось на строгих рамках закона. Случаи, чтобы команда какого‑нибудь корабля ненавидела своих офицеров за плохое обращение, были исключительно редки. За последние десять лет можно указать только на один такой случай, а именно — на «Андрее Первозванном», в бытность там старшим офицером капитана 2–го ранга М. Н. Алеамбарова. Матросов уже никто и никогда не бил, а если обнаруживался подобный факт, то виновный шёл под суд. Большей частью команды кораблей очень любили своих офицеров. Особенно хорошие взаимоотношения в период войны были на «Севастополе», «Гангуте», «Полтаве», «Андрее Первозванном», «Цесаревиче», «России», «Адмирале Макарове», «Баяне», «Богатыре», «Новике», «Десне», «Громе», «Сибирском Стрелке», «Пограничнике», «Генерале Кондратенко», на маленьких миноносцах и подводных лодках.
Будь офицеры более сведущи в политике, они сумели бы после переворота удержать в своих руках команды. Будь они хоть несколько опытны в ораторском искусстве, им было бы легко бороться против пропаганды, которая сплошь и рядом велась совершенно невежественными агитаторами. Выступая перед толпой матросов, эти господа только и могли, что выкрикивать отдельные заученные фразы, вроде: «Товарищи, я такой же, как и вы, рабочий», «я двадцать лет томился на каторге», «я подвергался гонениям царских палачей», «товарищи, не верьте вашим офицерам: офицеры буржуи, золотопогонники, царские опричники»; «углубляйте революцию, стремитесь закреплять её завоевания» и так далее. Слушатели неистово хлопали, и никому в голову не приходило обратить внимание на то, что оратор был прилично одет, упитан и совершенно не походил на рабочего: часто его характерные уши и нос свидетельствовали не столько о каторге, сколько о черте еврейской оседлости.
Офицеры не решались выступать на митингах и перед собраниями команд. Конечно, встречались исключения, и тогда нередко ораторам–евреям приходилось плохо. На одном митинге на «Севастополе» после ответных речей, сказанных командиром и несколькими офицерами, команда готова была побросать «агитателев» за борт. Злополучные ораторы взмолились о защите к тем же офицерам, которые, сжалясь над ними, отправили их на берег с другого трапа, на первой попавшейся шлюпке. Экзальтированные речи капитана 2–го ранга Н. Зубова так действовали на матросов, что они становились на колени и приносили клятву о борьбе за Россию. Речи капитана 2–го ранга П. П. Михайлова способствовали тому, что вокруг него образовалась группа матросов, которая, по приходе флота в Петроград, возмутилась против комиссаров. Адмирал А. В. Развозов имел такое влияние на матросов, что на собраниях обыкновенно выносились решения, предложенные им.
Однако всё это были единичные случаи, а большинство офицеров всё же стояло в стороне от всяких митингов и собраний, которые им претили до глубины души. Осуждать их за это, конечно, нельзя, тем более что теперь определённо можно сказать, что всё равно флот пришёл бы к тому же концу.
Революция выдвинула на первый план социалистическое учение, которое сулило народу жизнь на основах «свободы, равенства и братства». Это был главный козырь революции, притворно–радужные краски которого дурманили простому народу головы. Офицеры не могли не понимать, в какую бездну толкает народ и всю Россию подобный обман. Но для того чтобы обоснованно разъяснять лживость социалистических тезисов, необходимо было их тщательно изучить, а они ни самого учения, ни его истории почти не знали. Впрочем, им всё равно не поверили бы: такое уж тогда было время.
Были случаи, что некоторые офицеры после переворота сами увлеклись кажущейся идейностью и гуманностью социализма, в особенности если им приходилось слышать медовые речи корифеев революции. Но не было случая, чтобы через месяц такой офицер не прозревал, и тогда блестящие речи ему уже не казались такими красивыми и увлекательными. Первые же шаги революционных деятелей были так далеки оттого, что говорилось, что это не могло не бросаться в глаза.
Наконец «праздник революции» окончился, иллюзии рассеялись, и всё свелось к жестокой Гражданской войне, деятельными участниками в которой оказались неизбежно и офицеры. Много пришлось им претерпеть, и прежде всего и всех страдали они. Их силой заставляли сражаться в рядах большевистских армий, угрожая расстрелом не только им самим, но и их семьям. Тем не менее большая часть из них все‑таки бежала и поступила в добровольческие армии. Другие же хоть и покорились, но только в силу обстоятельств и скрепя сердце. Только немногие из морских офицеров, чьи имена все известны, сделались верными клевретами еврейской власти, служа ей не за страх, а ради милостей и наград. В их рядах много старых знакомых по началу революции: А. Максимов, Модест Иванов, А. Зелёный, А. Немитц, С. Кукель, В. Кукель, A. Сполатбог, Н. Пини, В. Винтёр, С. Ставицкий, М. Петров, B. Шельтинга, А. Ружек, Л. Гончаров 1–й, В. Гончаров 2–й, Э. Панцержанский, М. Богданов, А. Ножин и другие.
