Приходилось мне слышать от лиц, бывших в Перми в июне 1918 года, рассказ о слухах относительно спасения великого князя Михаила Александровича. Говорили, что в числе отважных заговорщиков был и матрос, сыгравший видную роль в обеспечении тайны пути следования.
Таких исключительно верных матросов было, конечно, очень мало, как мало настоящих верноподданных осталось и во всей России. Но нельзя забывать, что сама судьба предназначила им так красиво проявить стойкость чести и духа.
Были и такие матросы, которые, находясь в общей среде и ничем решительно из неё не выделяясь, тоже являлись хорошими, честными русскими людьми. Вспоминается мне один случай, имевший место на Минной дивизии. Матрос, имени которого я называть не буду, ещё до революции вытатуировал у себя на груди огромный вензель государя, а вокруг слова: «Боже, Царя храни!» Понятно, что после переворота «товарищи» не давали ему покоя и всячески над ним глумились. Матрос сумрачно отмалчивался на все насмешки и только выше закрывал грудь. Когда прошли первые восторги революции и многие матросы превратились из оплота советской власти в её заклятых врагов, матрос, убедившись, что он не ошибался, высоко поднял голову и больше вензеля не прикрывал. В 1918 году на Невском видели матроса с царским вензелем на груди. Он нисколько не скрывался и шёл с полным сознанием своего достоинства. Не так давно мне был задан вопрос именно одним из тех лиц, которые его видели, — не знаю ли я, что это за матрос. Я, конечно, сейчас же стал расспрашивать о его наружности, а также поинтересовался узнать, когда точно его видели. Оказалось, что в самый разгар красного террора, после ранения Ленина и убийства Урицкого. Когда мне его описали, я больше не сомневался, что это — он. Жив ли этот матрос или пал уже жертвой чрезвычайки, я не знаю, но он встаёт в моей памяти как одно из характерных явлений в матросской среде.
Ещё один из матросов, уже — не исключение, но типичный представитель своей среды.
Имя его — Сапун. Это был блондин невысокого роста, довольно коренастый, с широким и смышлёным лицом. В прежнее время он был исправным и толковым матросом. Отслужив свой срок, он остался на сверхсрочную службу и честно служил и воевал. Наступила революция, с которой рушилось все, что раньше казалось таким простым, понятным и незыблемым; руководителей не было. Офицеры, которым раньше верили, за которыми шли в огонь и воду, сами не могли точно во всем разобраться, не могли удовлетворить и любознательность матросов, подобных Сапуну, просивших их объяснить массу новых слов, понятий и явлений. Сапуна опьянили митинги, казавшаяся ему красота революционных лозунгов. Понятия Вера, Царь, Родина для него отошли на задний план; их сменили чуждые раньше слова: завоевания революции, демократия, пролетариат и так далее. В конце концов, Сапун стал истым большевиком и спасение от всех зол разрухи стал видеть в торжестве советской власти. Полный веры в себя, в своё право и умение идти во главе всего, он принял на себя командование одним из батальонов отряда известного Дыбенко во время наступления немцев на Нарвском фронте. Вот тут‑то и произошла трагедия: несмотря на личную храбрость и самого Сапуна, и его матросов, немцы вдребезги разбили отряд. «Ударившись до крови мордой об стол», Сапун прозрел. «Да я не только батальоном, а и взводом не могу командовать», — говорил он с отчаянием и смертельно возненавидел советскую власть. Во время выступления на митингах большевистских ораторов и Сапун, и его друзья прямо не давали им говорить, заглушая их слова криками: «Позор, довольно, долой.» На нежелательное влияние Сапуна на матросов советская власть не могла не обратить должного внимания. 27 мая 1918 года тем же приказом, которым увольнялся со службы Лисаневич, был уволен и Сапун, ставший его правой рукой. Как и Лисаневич, он остался на своём миноносце 7–го дивизиона, а после неудавшегося их ареста бежал вместе с ним на Архангельский фронт. Более нетерпимого, более свирепого врага большевиков, чем Сапун, трудно было встретить: он с лихвой расплачивался с ними за их обман, за предательство, за обиды, причинённые России, и за пролитую ими кровь. Не явился ли он прообразом будущей мести народа всем иноплеменным угнетателям?..
Продолжая рассматривать состав матросов, нельзя не упомянуть ещё одного яркого представителя из них, уже из категории «красы и гордости революции». Имя его неразрывно связано в истории с разгоном пресловутого Учредительного собрания. Это — Железняков
[41]
. Он сыграл очень эффектную роль в торжественных похоронах одного из бессмысленных мечтаний нашей интеллигенции, думавшей путём «четыреххвостки» перестроить всю Россию на свой лад. Инстинктивно, но как нельзя лучше Железняков выразил отрицательный взгляд народа на такой способ изъявления «его» воли. Вспомним хотя бы, как проводились выборы, сколько было допущено разных подлогов, подтасовок и мелких обманов. Ещё «блаженной» памяти Временное правительство всеми правдами и неправдами старалось оттянуть срок созыва Учредительного собрания, находя, что «деревня пока не совсем готова». Тщательно обрабатывая её в желательном духе, оно так ни в чем и не успело, ибо на смену им явились большевики. Последние тоже не стеснялись в давлении на выборы. В результате Учредительное собрание оказалось в своём составе большей частью из самых отъявленных преступников, а меньшей — из весьма подозрительных личностей. Председателем его был избран бывший министр правительства Керенского Чернов, как известно, принимавший некогда самое деятельное участие в экспроприации в Фонарном переулке. Не менее «удачный» выбор был произведён и в товарищи председателя, которым оказалась «популярная» Маруся Спиридонова
[42]
. По собственному признанию этой представительницы революционного подполья, во время «старого режима» она вела самую энергичную пропаганду среди солдат и матросов, которым, кроме речей, «ради пользы дела» предлагала и себя.
В самый разгар заседания Учредительного собрания неожиданно в зале появился отряд матросов во главе с Железняковым, который предложил немедленно всем разойтись. Возмущённый Чернов, вскочив на трибуну, стал что‑то говорить о насилии над народными представителями, но речи своей не кончил. «Ты — не представитель, а просто св., — перебил его Железняков. — Пошёл вон!..»
Озадаченный Чернов поторопился исполнить столь категорическое требование, и члены собрания стали спешно покидать зал, оставляя даже свои вещи. Среди доставшихся «трофеев», между прочим, была найдена записная книжка одного из «народных представителей», которая достаточно ясно свидетельствовала о своём владельце: тут были медицинские рецепты «специалистов», весьма интимная переписка и стихи довольно пикантного содержания. Как бы там ни было, но Железняков дал отличный урок и отличную оценку всем сливкам русской революции, показал, что с ними церемониться нечего. В этом — его заслуга, и в силу этого он выделен нами тоже как своеобразный тип матроса.
