Весть о землетрясении быстро распространилась по кораблям, и офицеры заволновались, а когда стало известно, что адмирал запрашивает Петербург, то есть что будет потрачено на это добрых 6–7 часов, то насели на своих командиров. Тогда наш командир и командир «Богатыря» капитан 1‑го ранга Н.А. Петров‑Чернышин поехали к адмиралу и уговорили его, не дожидаясь ответа, по мере готовности кораблей разрешить им идти в Мессину
[212]
.
«Макаров» первым поднял пары и вышел в море. Мы снялись с якоря, еще не имея достаточно паров во всех котлах, и поэтому шли средним ходом, но потом довели до полного.
Все только и говорили об этой катастрофе, но не представляли грандиозности разрушений и гибели такого количества людей.
Во время перехода командир приказал докторам собрать все наличные перевязочные средства и со всеми медицинским персоналом приготовиться к съезду на берег.
Кроме того, было приказано двум ротам одеть рабочее платье и высокие сапоги и приготовить веревки, ломы, кирки и лопаты.
Скоро на горизонте показались высокие столбы дыма, и чем ближе мы подходили к Мессине, тем ярче вырисовывались пожары и разрушения. В нескольких местах вырывалось пламя. Фактически весь город был разрушен. Всюду виднелись полуразрушенные дома. В гавани затонуло несколько пароходов и все стенки покосились и дали трещины. Кое‑где на набережной виднелись люди, которые махали руками и что‑то кричали. Очевидно, звали на помощь.
Перед командиром встал вопрос: отдать ли якорь на рейде или войти в гавань. Если встанешь на рейде, далеко от берега, то нельзя оказать быструю и интенсивную помощь, а войдешь в гавань – подвергнешься большому риску, так как несомненно, что ее дно деформировалось. Да если и удастся в нее войти, то всегда могут произойти новые деформации, пока мы будем стоять в ней, и тогда там застрянем. Но командир не долго колебался и решил рисковать и войти в гавань, благо адмирала еще не было.
Мы начали входить самым малым ходом, все время измеряя глубину. Пришлось маневрировать между затонувшими пароходами, и это было чрезвычайно трудно. Однако крейсер благополучно прошел в глубину гавани, отдал якорь и подтянул корму к ее стенке.
Увидя входящий крейсер, на набережной стала собираться толпа обезумевших от пережитых ужасов жителей. Все кричали и размахивали руками; разобрать, что они кричат, мы не могли. Во всяком случае, они с большой готовностью помогли нам завести швартовы и притащили большую сходню.
Тем временем на верхней палубе уже выстроились две роты и медицинский персонал. Предполагалось, что половина команды будет работать до обеда, а другая после (то есть одна до 2 ч дня, а другая с 2 и до темноты). Всю команду нельзя было сразу отпустить на берег, так как всегда могла явиться необходимость срочно сняться с якоря.
Как только наладилось сообщение с берегом, на палубу влезло несколько итальянцев, имевших какое‑то отношение к властям города, и стали умолять как можно скорее послать людей на помощь пострадавшим. Они поясняли, что под обломками заживо погребено много тысяч людей, которых еще можно спасти. Они также просили оказать медицинскую помощь сотням раненых. Наша помощь оказывалась особенно ценной, потому что мы первыми пришли к месту катастрофы и до этого жители были предоставлены самим себе.
Уговаривать нас не приходилось. На берег немедленно сошли обе роты, доктора, фельдшеры и санитары. Последние немедленно открыли санитарный пункт. А роты разделились на маленькие группы и начали раскопки по указанию местных жителей.
Но этим наша помощь не ограничилась и командир согласился взять на крейсер раненых и вечером отвезти их в Неаполь, для помещения в госпитали. Когда это стало известно на берегу, то со всех сторон на «Макаров» стали приносить тяжело раненных и их распределяли в командных помещениях и на верхней палубе. Сразу же выяснилось, что мы бессильны оказать помощь в достаточной мере, так как раненых тысячи и необходимо их мыть, оперировать, перевязывать, а затем за ними ухаживать и кормить. У нас для этого не было ни достаточных медицинских средств, ни персонала. Весь экипаж крейсера сбивался с ног и делал, что мог.
Вид у большинства раненых был ужасный: грязные, обвернутые в какое‑то тряпье, смоченное кровью. Нельзя было отличить женщин от мужчин, молодых от старых. Многие находились в забытьи, другие стонали и плакали, умоляли дать пить и накормить. Привели и много детей, оставшихся круглыми сиротами, плачущих и жалких, которые со страхом озирались на чужих им людей. Всю эту стонущую, плачущую и причитающую толпу размещали, где только находилось место.
Некоторые находились в таком возбужденном состоянии, что никак не могли удерживаться, чтобы не делиться своими впечатлениями с каждым встречным. Жестикулируя и быстро говоря, они вступали в разговор с гардемаринами и матросами, которые ровно ничего не понимали, но старались их успокаивать.
В это время наши роты неутомимо и самоотверженно работали, часто рискуя своей жизнью. Подземные толчки все еще продолжались, и то и дело рушились уцелевшие стены и даже целые дома.
В 2 часа предстояло идти на раскопки моей роте. Я разделил ее на маленькие отряды, которыми руководили гардемарины. Мы разошлись по разным направлениям, и каждая группа вела самостоятельно работу. Самым трудным было определить, где помощь была нужна действительно срочно и где нет. Поэтому часто зря терялось драгоценное время. Виной были сами жители, потому что то и дело кто‑нибудь подбегал к нам и старался уговорить идти раскапывать его близких. Мы шли к указанному месту и заставали гору обломков в несколько метров высоты. Чтобы ее раскопать, надо было бы несколько дней. Приходилось отказывать, что было чрезвычайно неприятным, так как несчастные слезно молили о помощи, время терялось.
Развалины города действительно представляли ужасное зрелище. Вот четырехэтажный дом, у него отвалилась вся передняя стена, и он стоит, как кукольный домик, с которым дети только что поиграли, так как во всех комнатах полнейший беспорядок. Даже куклы налицо. В верхнем этаже мечется какая‑то женщина. Она и не может спуститься, так как лестница разрушена, и зовет на помощь. Положение ее действительно опасное. Все стены в больших трещинах, еле держатся, того и гляди, рухнут и погребут под своими обломками. Внизу стоят несколько итальянцев и тоже что‑то кричат, видимо, объясняют, что ничего сделать не могут.
В этот момент ко мне подбегает наш матрос и просит разрешения вместе с другими влезть на верхний этаж этого дома и спасти женщину. Предприятие, конечно, опасное, но, в конце концов, ведь мы пришли спасать, а не смотреть, как люди погибают. Поэтому я без колебаний им разрешаю.
Они ловко карабкаются по обвалившейся стене. Быстро достигают первого этажа и еще с большей ловкостью добираются до второго. К счастью, потолок в одном месте испорчен. Они пробивают дыру и оказываются на третьем этаже. Теперь остается самое трудное и опасное – это попасть на четвертый этаж. Спасает веревка. Ее перебрасывают женщине и объясняют, что она должна ее за что‑нибудь привязать, что та и исполняет и, схватившись за нее, спускается и оказывается в объятиях наших матросов, те привязывают женщину веревкой и спускают ее вниз, а затем благополучно спускаются и сами. Итальянцы внизу все время проявляли самое живое участие, но только криками, жестикуляцией и, по‑видимому, советами, которых мы не понимали. Когда же все благополучно закончилось, они аплодировали, бросились пожимать руки спасителям.
