– Но вам же сказали, что она домработница! – неожиданно подняла с моих колен свою голову Мнемозина. Она для всех незаметно прокралась к нам на корточках, и так вот и стоя на корточках возле меня, положила голову мне на колени.
Никогда ее такой злой я еще не видел, и глаза у нее блестели, как у дикой кошки, и ноздри широко раскрывались как у хищного зверя, и все в ней было накалено как в печке. А черные курчавые волосы на ее голове переплелись непонятными узлами, будто она не причесывалась целую вечность.
– Простите, виноват, – улыбнулся Петя, разведя руками.
Сара тут же хихикнула и быстро втянула Петины губы своим хищным ртом.
Мнемозина опять закляцала от страха зубами, спрятав свою головку на моих коленях. Леонид Осипович с явным неудовольствием поглядывал на целующуюся парочку.
Неожиданно взгляды Пети и наблюдающего за ним Леонида Осиповича встретились, и Леонид Осипович что-то заорав о сглазе и порче, опрометью вылетел из гостиной.
– И с ним всегда так?! – усмехнулся Петя, оторвавшись от Сары.
– Да, они здесь все ебнутые, – неожиданно разразилась гневом Вера.
– Уволю! – зашипела Мнемозина, поднимая голову с моих колен, но как будто снова чего-то, испугавшись, закляцала зубами и улеглась под стол возле моих ног, свернувшись калачиком, опять став похожей на брошенную собаку.
– Мадам, а вас здесь сквозняк не беспокоит, – вытянул под стол свою шею Петя.
– Ну, зачем же ты так, Петя?! – рассердился я и встал из-за стола.
– Ну, ладно, старик, ну, прости, ну, больше не буду! – Петя прижал обе ладони к сердцу и умоляюще поглядел на меня.
– Хорошо, – успокоился я, снова усаживаясь за стол, – только не приставай к Мнемозине! Ей сейчас нельзя нервничать! Ты меня понял?!
– Хорошо, хорошо! Я все понял! – лукаво подмигнул мне Петя.
Нет, он все-таки неисправим, – с грустью подумал я, – и какого черта он сюда приперся? Целовался бы у себя со своей Сарой и никого не трогал! И так тошно на сердце!
Все два часа, что мы сидели за столом, Мнемозина лежала у моих ног, свернувшись калачиком, тихо поскуливая. Петя, увлекшийся с Сарой то поцелуями, то потреблением грузинских вин, почти ни о чем не говорил.
Говорила за столом одна только Сара, да и то, только после того, как уставала целоваться с Петей.
– Я вам сейчас расскажу про свою мечту, из-за которой я пыталась не раз отравиться, но никак не могла найти подходящие таблетки, – начала свой рассказ Сара.
Даже Мнемозина под столом перестала скулить, по-видимому, прислушиваясь к нашему разговору.
– Звали его Венедикт, он был такой хорошенький и такой недосягаемый. Мне-то тогда было уже семнадцать, а ему только пятнадцать лет. Как вспомню его, так сразу и вздрогну, и плакать так хочется! Любила я его отвратительно, аж до тошноты!
Везде, где только встречала одного, хваталась руками за письку, и вообще делала ему больно, просто нравилось мучить его! Чувствовала, что не любит он меня такую толстую и некрасивую, а поделать с собой ничего не могла, дура!
И возненавидел он меня до такого яркого блеска в глазах, что я свои глаза никак не могла от него отвести. Куда Венедикт, туда и я за ним. Плетусь, как собачка за своим хозяином!
А жили мы тогда очень скверно, материться и курить я научилась с трех лет, а с тринадцати вовсю уже бл*довала.
Район-то у нас рабочий, философствовать некогда, да и зазорно тогда считалось. После шести абортов стала я такой толстой, ну, просто вылитый колобок, так что были у меня не женихи, а блядуны одни!
– Да, что ты такое говоришь, Сарочка?! – попытался засмеяться Петя.
– Да, ничего, кроме правды, – взглянула на него исподлобья Сара, и опять продолжила свой рассказ. – Конечно, я тогда была ужасная мерзавка, все больше смеялась, издевалась над всеми как могла, да и порядочных людей в своей жизни вроде, как и не видела.
Один только он, Веня, ох, и дивный был паренек, все время идет по улице то с книжечкой, то со скрипочкой, а сам в белой рубашечке с черным бантиком, ну, точно артист какой! А как только глянешь на него с трех шагов, и такое сияние от него идет, особенно от головы, прямо за тысячу верст, аж, дыхание от восторга перехватывает!
Вот какой это был сказочный мальчик! Ну и как-то поздним вечерком подловила я его, голубочка моего, возле посадки у пруда, куда все ребята с нашего двора купаться бегали.
Темно уже было, безлюдно, а Веня видно романтик большой был и любил купаться поздно вечером при луне.
Вот, он мокрый на берег выходит, трясется весь от холода, а я как подкрадусь к нему сзади, да как схвачу его, родного, за писун, и за березу-то в кусты, так вот и уволокла.
Держу его крепко в своих объятиях, а сама молчу, только дышу так жарко, аж, плавлюсь вся– вся, аж, мочи никакой нет!
– Кто это?! – спрашивает Веня, а сам видно уже от испуга заорать хочет.
Только поцеловала я его, бедного, да и упала с ним в траву. И забылся он как птенчик подо мной, даже вскрикнул один разок сквозь мои бл*дские губенки, а звук его аж в самое сердце мое проник.
– И что же я делаю? – думала я тогда, а сама мерзавка все делала и делала, грех сотворяла, растормошила его писун да впустила в себя, и так любила родного моего, как будто у всего мира отвоевать хотела. Да, только после этого он уже на меня и смотрел, только всех девок подряд в районе портить начал, вроде как в отместку за себя! – Сара замолчала и расплакалась.
– Только не обращай внимания! – махнул рукой Петя. – С перепою, она и не такого может нагородить!
– Ага! – сквозь слезы улыбнулась Сара своим хищным ртом и опять втянула в себя Петины губы.
Как только рассказ Сары кончился, Мнемозина по-тихому заскулила. Одна только Вера стояла сзади меня как тень, и я мысленно скрывался в этой тени. Изредка я оглядывался на нее, как на подтверждение собственной реальности, ибо все, что я делал до этого, казалось мне смехотворной иллюзией моего прошлого.
Труднее всего было Пете, ведь он не просто пришел ко мне в гости, и не просто пил вино и целовался с Сарой! Я воочию видел, как загораются профессиональным блеском его ученые глаза, как лихорадочно работает его мозг, и на лбу его проступают глубокие рабочие морщины, как будто он что-то уже записывает у себя в уме.
Вот он роняет вилку под стол и опускается за ней, чтобы поднять. Сара с виноватой улыбкой смотрит на его исчезающее под столом костлявое тело, и вдруг слышится пронзительный крик Мнемозины: «Ай, черт! Ну, больно же!»
И тут же она снова пищит по-собачьи, еще теснее прижимаясь к моим ногам, а Петя с торжествующей улыбкой вытаскивает из-под стола вилку, и снова садится рядом со своей Сарой, как ни в чем не бывало.
– Что там было?! – с недоумением гляжу я на него, но Петя тут же прижимает палец к губам, приводя меня в еще большее замешательство.
