– А ты не думаешь, что нашей дочке не сегодня, так завтра рожать от него?! – разнервничалась Елизавета Петровна.
Я захлопнул дверь, когда они вошли уже в квартиру, и прошел в гостиную. Филипп Филиппович и Леонид Осипович с Елизаветой Петровной тоже за мной зашли в гостиную.
– Так может и моя дочка беременна?! – спросил меня со злой усмешкой Филипп Филиппович.
– И ваша тоже! – все еще радуясь, сказал Леонид Осипович, усаживаясь в кресло.
– Ну и дурак же ты, Леонидыч! – и Елизавета Петровна повертела пальцем у своего виска.
– Ах, да, – опомнился Леонид Осипович, но Филипп Филиппович уже достал пистолет и направил его дуло мне в лицо.
– Ну что, старый козел, пришла твоя прекрасная кончина!
– Папа, нет! – вбежала в гостиную Капа, вслед за ней вбежали и Мнемозина с Верой.
– Папа, я прошу тебя, спрячь пистолет! – заплакала Капа, ухватившись своей рукой за запястье его руки с пистолетом.
– Я люблю его, я такая же жена как они! – и она кивнула головой в сторону Мнемозины с Верой, стоящих рядом со мной и уже прикрывших меня своими телами.
– Так ты, г*внюк, еще и троеженец, – зашелся нервным смехом Филипп Филиппович, в этот момент грянул выстрел, но его рука была уже опущена рукой Капы, и поэтому пуля ушла в пол.
Капа его тут же укусила за руку, он выронил пистолет, а ногой она отшвырнула пистолет в нашу сторону.
Мнемозина схватила его и направила дуло в Филиппа Филипповича.
– Дочка, дочка, прекрати! – взмолилась побелевшая от страха Елизавета Петровна.
– Ой, мне плохо! – сказала она и откинулась головой назад в кресло, в котором сидела.
– Воды! Воды! – заорал Леонид Осипович, вскакивая с кресла, и тут уже побежал на кухню.
– Может, вы все-таки уберете пистолет, ведь вашей матери плохо! – расстроено глядя на Мнемозину, вздохнул Филипп Филиппович.
– Это из-за вас ей стало плохо, – кривая усмешка едва обозначила рот Мнемозины.
– Ты только его не убивай! – жалостно вздохнула Капа.
– Если он будет вести себя пристойно, то может останется живым, – ответила Мнемозина.
Тут же у Филиппа Филипповича в кармане зазвенел телефон.
– Не разрешай ему говорить, у нашего дома нас ждут его люди, – сказал я Мнемозине.
– Если я не возьму телефон, вам же хуже будет, – уже гораздо смелее поглядел на нас Филипп Филиппович.
– Ну, что ж, возьмите и скажите, что у вас все в порядке, – быстро нашлась Мнемозина, помахивая в воздухе пистолетом, – а еще, скажите, чтобы они уезжали отсюда!
– Отсюда?! – переспросил с озабоченной миной на лице Филипп Филиппович, и взяв в руки телефон, сказал: «У меня все в порядке! Можете уезжать! Что?! Здесь хозяин я, а не вы и в случае … ну, так то!» – и он отключил телефон.
В это время Леонид Осипович облил стаканом воды лежащую в кресле Елизавету Петровну, и она сразу же пришла в себя.
– О, Господи, какой кошмар, – заговорила она, опять увидев свою дочь с пистолетом в руках.
– Мама, ты, главное, только не нервничай! – ободряюще улыбнулась Мнемозина.
Вера, стоящая рядом, сняла с себя пояс, и стала им обвязывать руки уже послушно севшего в кресло Филиппа Филипповича.
– Пап, мы ничего тебе плохого не сделаем! – словно оправдываясь за всех нас, заговорила Капа. – Просто так надо! Понимаешь!
– Конечно, надо! – хитро заулыбался немного успокоившийся Леонид Осипович.
– Экий, вы – хамелеон! – поглядел с брезгливой гримасой на Леонида Осиповича Филипп Филиппович.
– Станешь, пожалуй, хамелеоном, когда вы мою жену чуть до инфаркта не довели!
– Папа, ты не прав, ты действительно вел себя отвратительно, – с укором на Филиппа Филипповича поглядела Капа.
– Слушай, уйди от греха подальше! – закричал уже связанный по рукам и ногам Филипп Филиппович, но Вера хладнокровно засунула ему в рот тряпку, которой до этого мы протирали пыль.
– Это же не гигиенично! – пожалела отца Капа.
– Может и не гигиенично, зато вполне надежно! – сказала, как отрезала Вера.
– Нам надо уходить, но если все же кто-то остался следить за нашим домом, то Капу сразу узнают! – сказал я.
– Ничего страшного! – улыбнулась Мнемозина. – У меня есть рыжий парик и солнцезащитные очки.
– Дочка, куда же вы убегаете-то?! – встревожилась Елизавета Петровна.
– Куда-нибудь! – весело отозвалась Мнемозина и вместе с Верой и Капой вышла собираться в дорогу.
– А что вы скажете?! – поинтересовалась у меня Елизавета Петровна.
– Каждый, кто потерял свой дом, находит новый, – ответил я.
– А я думал, что не находит, – вздохнул Леонид Осипович, и мне почему-то его стало жалко, как впрочем, и расплакавшуюся Елизавету Петровну.
Филипп Филиппович одиноко молчал, вместе с нашей пылью на зубах.
Глава 21. Духовно-интимное содружество
Время неуклонно близилось к закату.
И все же, как ни странно, я полюбил эти тихие спокойные вечера. На красивом берегу Оки мы купили избу, где решили надолго обосноваться. Изба стояла чуть поодаль от деревни, и этим нам еще больше понравилась.
Обычно вечером Мнемозина садилась в плетеное кресло и читала детектив, а я с Верой и Капой разводили костер, а потом на углях я ставил подставку для шампуров и накалывал на них баранину.
Нежное мясо сочилось кровью и быстро покрывалось корочкой.
После шашлыков с сухим вином я спускался с обрыва вниз к реке, и собирал у самой кромки берега красивые камушки, их было не так много из-за обилия белых известковых камней, но все же иногда они попадались, и тогда я жадно хватался за камушек, радуясь ему, как ребенок, словно в нем была какая-то удивительная живая цельность и красота, держащая весь этот мир в благообразном равновесии.
Иногда я купался. Вода была уже по-осеннему холодна, и поэтому я быстро выскакивал на берег.
Мои жены не купались, а только весело поглядывали на меня, удивляясь, как я могу купаться в такой холодной воде.
Почему-то здесь в русской глуши я еще больше всех их полюбил. Головокружительный побег из Москвы, устроенный в основном только ради меня, очень укрепил наш брак, если, конечно, можно назвать так наше духовно-интимное содружество.
Набравшись сил и здоровья, и вдоволь наглотавшись чистого деревенского воздуха, я все чаще уединялся с Капой, поскольку Вере с Мнемозиной надо было беречься.
Самым любимым нашим местом с Капой стал сеновал на чердаке в курятнике. Внизу бегали и кудахтали куры, а мы с Капой зарывшись головой в душистую солому, трепетно и нежно проникали друг в друга.
