Человек, возможно, поэтому все время во что-то играет!
И чаще всего в противоречия с другими!
И в этом употреблении себя, как во зло, так и во благо, скрывается повторение духовного акта через половой, а именно заполнить собой все пространство, все щели!
– Простите! – услышал я сзади себя чей-то голос, и, оглянувшись, увидел того самого молодого охранника из супермаркета, который отпустил меня за несколько сотен евро.
– Этого явно недостаточно! – осмелев, он заговорил громче и решительней, показывая мне смятую пачку моих денег.
– Разве я вам мало дал?! – вздохнул я, подумав о том, как же эта жизнь задолбала меня.
– По-моему, торг неуместен! – заговорил он, как Остап Бендер.
– Я вам отдал все, что у меня было, – я взглянул на него ненавидящими глазами, уже чувствуя, как гнев разливается по всему моему телу.
– А я вам не верю, – усмехнулся он, и сев рядом со мной, закурил.
Мы молчали, и чем больше молчали, тем сильнее возрастало напряжение между нами.
– Не будьте ослом, – наконец заговорил он, кидая под ноги сигарету, – давай, договоримся о конкретной сумме!
– И сколько вам надо денег?! – я устало вздохнул, его лицо в сумерках уже расплывалось, делаясь похожим на белое пятно.
– А сколько бы вы могли еще дать?! – загорелись его глаза.
Как же они загорелись, я увидел это даже в темноте.
– А х*р его знает! – вздохнул я, и снова закурил.
Теперь мой родной город казался мне жутким и бессмысленным чудовищем.
Казалось, что из каждого дома, из каждого подъезда на тебя смотрит мерзкая харя и пытается сорвать с тебя последнюю одежку, а хуже всего, твое последнее светлое чувство, добытое с таким трудом и на закате собственных лет.
– Ну, хотя бы десять тысяч евро, – юноша, стриженный под бобрик, и одетый в камуфляжную форму, с рожей медведя на рукаве, облизнул свои пухлые губы, и устремил на меня свой кровожадный взгляд.
– А иди ты на х*й! – сказал я, и быстро вскочив со скамьи, побежал к своему дому.
Дом был совсем недалеко, но юноша оказался резвее меня, и, попав мне в спину ногой, обутой в военные скороходы на толстой подошве, повалил меня в снег, и стал наносить удары ногами по всему моему телу, я закрыл свое лицо руками, чтобы уберечь голову, и потерял сознание.
Очнулся я от того, что кто-то гладил меня ладонью по щеке, и на щеку что-то капало сверху. Я раскрыл глаза и увидел Капу. Это плакала она.
– Капа, как ты нашла меня?! – удивился я.
– А разве ты мне не рассказывал, где ты вырос, и в каком доме жил? – улыбнулась она.
– Ты сбежала?!
– Какой ты догадливый, – она подложила свою руку мне под голову, – кто это тебя?! Не отец?!
– Нет, не он, – шепнул я, – просто один очень нехороший человек.
– Что-то в нашем государстве перебор с этими нехорошими людьми, – высморкалась в платок Капа, – такое чувство, что весь мир сошел с ума!
– Он еще не сошел, Капа, он только сходит, – повеселел я, и поднялся с ее помощью, ухватившись за ее левую руку.
– Как странно, – вздохнула она, – твой дом, и дом Мнемозины стоят на берегу одной и той же реки.
– Только мой от Кремля далеко, – заметил я.
– Зато здесь меньше машин, и воздух намного почище, – взяла меня под ручку Капа.
– По-моему, в нашем городе воздух везде одинаково отравлен!
– За что я тебя люблю, так это за философию, – Капа обняла меня и поцеловала.
– И не стыдно вам?! – прошла мимо нас рассерженная старушка, и я в ней с удивлением узнал свою первую любовь.
Ее звали Ксенией, и она была почти на десять лет старше меня. Я учился в восьмом классе, когда она поселилась со своим мужем на нашей лестничной площадке. Ее муж – талантливый скрипач очень часто уезжал на гастроли. Тогда Ксения оставалась совсем одна. Однажды летом, когда я играл во дворе в футбол, она неожиданно окликнула меня по имени:
– Ося, ты не можешь ввернуть мне лампочку в коридоре? – попросила она, а поскольку я был ее соседом, то не почувствовал в этом никакого подвоха. Как только я переступил порог ее квартиры,
Ксения беззастенчиво запустила свою руку в мои футбольные трусы и сжала ей головку моего сразу же выросшего пениса, и, убедившись в том, что я вполне могу быть мужчиной, в мгновение ока донесла меня на своих руках до кровати.
Первое же прикосновение ее густо накрашенных алых губ к моему сморщенному детенышу вызвало пылание всего моего тела. С ног до головы я вспыхнул как солома, и весь дотла сгорел в ее еще молодом и очень страстном теле.
Ее движения были настолько энергичны, что я как птичка взлетал с ее бедер под самый потолок, временами задевая головой их большую хрустальную люстру.
О, как она упорно горела в моих объятиях, обучая меня науке любовных баталий.
Когда Леонид Перец вернулся из гастролей по Европе, Ксения была уже на втором месяце беременности, но даже при нем мы прятались где-нибудь на чердаке или в подвале, пока нас не застукал мой отец.
Отец не сказал нам ни слова, но и одного его взгляда было достаточно, чтобы я никогда больше не дотрагивался до Ксении, а она до меня.
– Надо же какой ты старый, – засмеялась Капа, когда я ей рассказал эту историю.
– Я не стар, я суперстар, – я поцеловал ее в ухо, и Капа вскрикнула от наслаждения.
А через полчаса мы с вином и сумкой продуктов вошли в мою квартиру.
– Вот это сюрприз, – обрадовалась Мнемозина, увидевшая нас первыми, – ой, а что это с тобой?!
– Ерунда, – махнул я рукой, и действительно все мои проблемы показались мне ерундой, не стоящей ни одной моей слезинки.
Этой же ночью мы легли спать все вместе, я, Капа, Мнемозина и Вера, на полу, на ватном одеяле. Нонна Львовна спьяну тоже порывалась лечь с нами, но мои жены обложили ее со всех сторон такими фаллическими символами, что она со скоростью сверхреактивного авиалайнера покинула нашу комнату. Ночь прошла самым чудесным образом.
Одной только Вере достались самые осторожные и ненавязчивые поцелуи, и Мнемозина лишь иногда убегала к нашей маленькой Нонночке.
Еще совсем недавно жизнь казалась мне ужасно бессмысленной и тягостной вещью, как счастье опять заполнило меня светлыми чувствами, и я опять был со своими любимыми женами.
За это время мы все очень сроднились, и все неприятности, трудности только укрепили наш неординарный брак.
Я ощущал приближение своей старости, но это не страшило меня, я был весь во власти ярких переживаний и ослепительных страстей.
Это непередаваемое ощущение как будто заново вернувшейся ко мне юности было нельзя с чем-либо сравнить. Мои жены слившись все вместе со мной в волшебном экстазе, образовали сияние одного магического кристалла, в каждой грани которого было заключено неповторимое вечное чувство. Чувства объединялись между собой и пронизывали своим светом всю мою грешную душу.
