Он быстро взял свой телефон и вышел на балкон, и позвонил врачу Зэбке. Зэбка спросонья его обматерил, но когда услышал от Эскина, что муж его жены вернулся и уже гадит у них в коридоре, и что самого Зэбку ждет обещанная тысяча евро, радости Зэбки не было предела.
– Буду через полчаса! – пообещал Зэбка.
– Уж постарайтесь! – с волнением вздохнул Эскин.
Впрочем, его волнение было совершенно напрасным, Зэбка действительно приехал на спецмашине с санитарами очень быстро. Эскин окликнул его с балкона и бросил ему ключ от квартиры на тротуар.
Зэбка поднял ключ и весело помахал ему рукой.
Они взяли Амулетова с поличным, прямо на месте преступления.
Своим дерьмом он даже перепачкал санитаров, за что поплатился двумя золотыми коронками, которые они ловко сняли у него с зубов специальной вилочкой.
Эскин стыдливо протянул Зэбке пачку евро, а тот не моргнув глазом, одним мигом, точно проглотил, спрятал в карман, и очень крепко и долго жал на прощание его руку.
Амулетов пытался кричать, но ему накинули на голову специальный мешок, отчего казалось, он не кричит, а шепчет.
Эскину стало жалко Амулетова, но ненадолго, ибо лютая ревность захватила все его нутро.
– Что это был за шум?! – вышла из туалета стыдливо покрасневшая Соня. – О, Боже, кто это здесь наложил! – ненароком она попала ногой в дерьмо.
– Это сделал Амулетов, – усмехнулся Эскин, – ему стало так стыдно, что он тут же сбежал!
– И что, он больше не вернется?! – вздохнула Соня.
– Думаю, что нет!
– Какой же ты все-таки жестокий, Эскин!
– Это я жестокий, – грустно улыбнулся он, – я, отец твоего будущего ребенка! – и Эскин с размаху дал ей пощечину.
Соня упала ему в ноги и заревела.
Она вся пропахла дерьмом и в прямом, и в переносном смысле, но все равно она притягивала к себе Эскина, как будто чудо природы, доставшееся ему по праву рождения и смерти.
– И за что я тебя так люблю?! – спросил он.
– Наверное, за то, что и все, – всхлипнула она.
– Нет, я не хочу быть как все, – сказал Эскин. Он поднял ее с пола и донес на руках до кровати.
– Мало ли что ты не хочешь! Ты родился как все и умрешь как все! И трахать меня будешь как все! – Соня напрасно злилась на Эскина. Он и сам был не рад себе.
Все, чем он жил последнее время, для него как будто перестало иметь значение.
Он мог любить Соню, а мог и не любить, он мог учиться, а мог и не учиться, он также мог простить отца и кого угодно, кто обладал его Соней, а мог и не простить.
– Ты тварь! – прошептал Эскин, опускаясь перед ней на колени. – Но какая же ты прелестная тварь!
– Не надо, а то я сейчас расплачусь, – прошептала Соня, и Эскин тут же лег на нее, и их губы сомкнулись.
На следующий день, когда Соня ушла в магазин, Эскин позвонил Зэбке.
– Скажите, а он там у вас останется на всю жизнь?! – спросил Эскин.
– А не все ли равно! – сердито ответил Зэбка и отключил свой телефон.
Эскину стало неимоверно тяжело. На какую-то долю секунды он почувствовал себя убийцей.
«Неужели в Космосе у Бога есть прибор для измерения наших чувств», – подумал Эскин и тут же понял, что есть, он ощущал прикосновение этого прибора на собственной коже, и когда входил в лоно Сони, и когда недавно звонил Зэбке, испытывая угрызения совести из-за Амулетова.
Все в этом мире подлежало невидимому измерению, любой его проступок или грех, и любое страдание, связанное с ним. Все измерялось и тут же пряталось в глубину Вселенной!
И для чего?! Неужели только для того, чтобы он потом оказался в нормально отлаженной жизни Всемирного Ада?!
Когда Соня пришла из магазина, Эскин спросил ее, верит ли она в существование прибора для измерения чувств.
– Да, ты, видно, спятил?! – подозрительно взглянула на него Соня.
Глупая женщина, если бы ты только знала, сколько чувств ради тебя было в нем измерено и потрачено навсегда?!
Эскин грустно улыбался на нее и плакал, а Соня резала огурцы, отваривала картошку, делала все, что угодно, только почему-то когда Эскин чувствовал острую необходимость признаться ей в любви, она думала, что он малость свихнулся. Такова природа жалкой логики, она всегда противоречит законам мирозданья!
– А все-таки прибор есть, – с обидой прошептал Эскин, – если я тебя люблю и могу тебе признаться в этом!
– Ну, допустим, есть, – вздохнула Соня, – но разве нам от этого легче!
– Может и не легче, но зато я догадался о его существовании, – Эскин улыбался как ненормальный, а Соня с жалостью глядела на него, и уже в который раз обещала себе больше ему ни с кем не изменять.
А Эскин думал, что если бы этот прибор оказался в его руках, то он смог бы понять причину любовных измен Сони, и может быть даже помочь ей излечить свою любвеобильную натуру…
Глава 23. Жизнь как реалити-шоу
На седьмые сутки дяде Абраму стало ясно, что Рита нашла в его сумке еще три тысячи евро, которые он спрятал в пакете с салфетками.
Он уже испугался, что его заключение в гостиничной сауне может продлится еще на несколько месяцев.
Впрочем, его страх не был лишен основания.
Рита, как только нашла эти деньги, сразу же оплатила номер за весь будущий месяц и пожаловалась главному администратору гостиницы на горничную, которая у нее выманивает деньги лишь за то, что она не доверяет ей в уборке своего номера.
Горничную тут же уволили, а Риту оставили в покое.
Неожиданно ей понравилось слушать под дверью признания в любви дяди Абрама, которые она легко вытягивала из него посредством самых серьезных внушений о возможно предстоящем голоде.
Конечно, это была идиллия, и даже, несмотря на некоторое отсутствие ума, Рита это вполне осознавала, но ей все равно нравилось, когда такой серьезный и солидный мужчина, как дядя Абрам каждую минуту, как только она подходит к двери, весь изливается безумными руладами как майский соловей.
Бедный дядя Абрам, если бы он только знал о том, как любит его слушать Рита, и что все его признания уже давно превратились в скандальное телешоу.
На беду дяди Абрама она наткнулась в гостиничном киоске на книгу рекордов Гиннеса, и теперь решила, что дядя Абрам должен поставить мировой рекорд по количеству любовных признаний.
Она уже спала и видела, как множество людей по всему миру раскрывают эту необыкновенную книгу и читают о том, что дядя Абрам на протяжении нескольких месяцев, и днем, и ночью признавался ей в любви.
Еще она представляла себе, и не раз, как они с дядей Абрамом улыбаются на шикарной фотографии, и как внизу крупным шрифтом стоят их прославленные имена.
