Я даю вам три дня, потому что у нее на груди есть замечательная символическая наколка: 333!
Эти три тройки так прекрасно сочетаются друг с другом, что я решил, а что я решил?!
Нет, я выбрал, именно вас, дорогие мои, я выбирал для самого всестороннего исследования и написания научно-сексуальной, философско-мистической работы, которую я назвал «Он и Она».
Правда, очень простое название?!
Так в самом многомасштабном и многообещающем названии, я пришел к выводу, что даже одной единственной парой – он и она, наше человечество выживет в любых страшных и мучительных условиях своего существования!
– Заткнись! – крикнула Рита, но дядя Абрам ее остановил, приложив к ее губам ладошку.
– Я понимаю, что никак не могу быть любим вами! Однако думаю, что если бы вы были согласны продолжить где-нибудь в другом месте наши исследования, то вы бы очень от этого выиграли! Конкретно, что, я вам пока сказать не могу!
Просто я хочу, чтобы вы сами добровольно, без какого-либо предупреждения и давления с моей стороны, решили продолжить наше шоу, то есть исследование, которое я, кстати, так и не успел закончить к моему великому огорчению!
То Эрик меня замучил, чтобы я побольше о вас отснял видеоматериалов, то мой дружок Кулундов названивает каждый день и занимает меня своими бредовыми разговорами, смогу я кого-нибудь во что-нибудь трансформировать, или не смогу?! Хе-хе!
– Он ненормальный, – произнесла Рита.
– А я в этом нисколько не сомневался, – шепнул в ответ дядя Абрам.
– Только не надо меня перебивать, – обиженно вздохнул продюсер, – я, конечно, понимаю, что могу вас рассмешить своим смехом, но вопрос сейчас не в этом, а в том, сможете ли вы дальше участвовать в моем шоу.
Если да, то вы должны будете зайти в специальную комнату, которая по сути своей будет для вас временной клеточкой, и которую, я увезу с собой в нужном мне направлении! Хе-хе!
Однако, время очень спешит, друзья мои, так что поторопитесь! Думаю, раз у Риты на груди выколоты три тройки, то ей и решать, и решать три дня!
– А почему не девять?! – спросила Рита.
– Не понял, почему девять?! – переспросил продюсер.
– Потому что в сумме три тройки образуют девятку, – объяснил за Риту дядя Абрам.
– Нет, друзья мои, – усмехнулся с иронией продюсер, – вы неправильно считаете, каждая тройка означает один день, а поскольку этих троек три, то в сумме и будет ровно три!
– У него еще с арифметикой плохо! – шепнула Рита.
– Да уж, с этими психами лучше не связываться, – прошептал дядя Абрам.
– Вы, конечно, можете меня как угодно оскорблять, но я все равно останусь очень мудрым человеком, – откашлялся продюсер, – и мало того, готовым забыть всякие обиды и пойти вам навстречу!
– На какую еще встречу?! – не расслышала Рита.
– Ни на какую, – буркнул сердито продюсер, – слушать-то надо ухом, а не брюхом, Маргарита Ивановна!
– Слушаюсь и повинуюсь! – шутливо воздела кверху руки Рита. Чем дольше дядя Абрам слышал голос продюсера, тем все сильнее его охватывала тоска и страх, что этот ненормальный тип доведет их до безумия или уничтожит!
Однако, как пробить эти стены и выйти на свободу, он не знал, хотя какая-то далекая мысль постоянно возникала у него в голове, она звала его приурочить попытку освобождения именно на тот день, когда продюсер захочет их заключить во временную клетку-контейнер, с помощью которого он желает их перепрятать в более надежное место.
– И, пожалуйста, без фокусов! – сказал продюсер, будто угадывая мысль дяди Абрама о возможном побеге, а в более неудачном варианте, о его хоть каком противлении злу насилием.
– А чем вы вообще можете быть не довольны?! – усмехнулся самодовольно продюсер. – Я вас общества друг друга не лишаю! Мало того, делаю все, чтоб вы только были вместе как два голубочка! Чтоб ворковали у меня на одной веточке!
– И чтоб ты нас через свой бинокль разглядывал, х*р моржовый! – крикнула со злой ухмылкой Рита.
– Я могу обидеться! – закричал в ответ продюсер. – И тогда я за себя не отвечаю!
– Ты уж помолчи, – шепнул ей дядя Абрам, трогая ее за руку, – разве не понятно, что с ним лучше не связываться!
– А если я устала?! – шепнула Рита.
– Жизнь дороже всякой усталости, – сжал ее руку дядя Абрам.
– Поворкуйте, поворкуйте, голубочки, а уж дня через три мы с вами новую клеточку обновим! – засмеялся продюсер, и по телу дяди Абрама, как и Риты, пробежала холодная дрожь, но она мгновенно исчезла, как только их губы соприкоснулись.
Дядя Абрам осторожно дотронулся до ее зубов, а затем и до неба языком.
От всего ее тела пахло тихим и нежным забвением, как будто уже сама Смерть ласкала его, а он плакал в ее безумных объятиях.
Изо дня в день повторялась одна и та же картина, он падал в нее и весь мгновенно вспыхивал как спичка, и сгорал у нее внутри, согревая ее своей кровью и семенем, семенем рода Эскиных, чей пронзительный взгляд тянулся откуда-то из глубины веков.
Смерть в облике Риты была куда чудесней самой жизни и ее бесконечной усталости. Как два спелых плода он сжимал ее теплые груди и пил из них горьковатое молоко.
Его родной ребенок будто чувствовал это и обиженно стучался ножкой в ее живот, возмущая вокруг себя околоплодные воды.
Одни воды уносят покойников, другие приносят младенцев, а между ними один грех, одно грязное и одновременно святое соитие, а в нем его испуганное, уплывающее в далекие сны лицо, лицо, взбудораженное опять идиотским смехом продюсера, вживляющим в его тело невыносимую печаль…
«Да уж, – подумал дядя Абрам, излив под дикий хохот продюсера свое семя в Риту, – жизнь дороже всякой усталости, но смерть в облике возлюбленной дороже всякой жизни на земле…»
Глава 58. Чем сильнее любовь, тем внушительнее засос
Приход Амулетова как будто весенняя оттепель быстро разбудил Эскина от его весенней спячки.
Уже на следующий день под его бдительным присмотром Алла с Лулу убрали и вымыли всю квартиру, и с аскетизмом навсегда было покончено.
– Аскетизм ничем не отличается от грязи – кроме того, что ею не является! – говорил Эскин, гордо вышагивая по квартире.
– Как ты поумнел, Эскин, просто не верится! – восторгалась им Алла.
– Лева хороший! Лева грязь убирать! – радовалась Лулу, упражняясь с пылесосом. За два часа они успели наполнить до краев все мусорные баки, стоящие во дворе их дома.
– Аскетизм, конечно, по-своему интересен, но уж больно от него неприятно попахивает, – поморщился Эскин, слегка наклонившись и принюхиваясь к собственным ногам.
– Надо мыться, Эскин, а то травой зарастешь! – засмеялась Алла, уже в третий раз, протирая пол в коридоре шваброй.
