«Ага, пролетарий, в точку! — подпел я ему. — Я в неё влюбился с первого взгляда, потому что ослеп… а на самом-то деле она — и не белая, и не пушистая. Ещё чего доброго окажется — уродина страшная, этакая карга… или того хуже — чудовище мерзкое, в слизи и коростах».
«Ну, то, что ты описал — типичная картина для всех по уши влюблённых. Сколько жениху ни тверди: „Она же крокодил!“ — ответ один: „Зато как целуется!“ Любовь слепа, воистину. Аминь».
Антил похоже, так же как и я, пребывал в ступоре — то откровенно паниковал, то нервно шутил.
Но под влиянием внутренней перепалки, полыхая в том жаре, что бушевал внутри меня, образ Принцессы дрогнул… Начал оплавляться, словно был отлит из воска.
Страшна сила самовнушения! Я посмотрел на Амрину глазами Антила… Спелые губы сначала потрескались, потом лопнули, ссохлись в две блёклых ниточки. Из глаз испарились оттенки голубого, остался только серый. Иссякнувший до грязноватой мутности. Цвет кожи. Причёска. Шея. Даже ресницы. Всё стало неуловимо иным, словно выйдя за границы симпатии!
Только Антилу этой развенчивающей трансформации было мало… И вот уже кожа на щеке инопланетянки трескается, расползается на мелкие фигурные кусочки, которые ещё минуту назад были единым целым и входили многочисленными выступами в выемки друг друга. Паззлы! Точно! Кусочки щеки выпадали, как плохо сцепленные паззлы…
«НЕ-Е-ЕТ!!!!!»
Я зажмурился и в исступлении затряс головой.
«Изыди…»
Когда я распахнул веки, испытал величайшее облегчение! У меня в буквальном смысле отлегло от сердца. Амрина смотрела на меня, по-прежнему цельная, миловидная… Да что там миловидная! Фантастически обворожительная… Восхитительно красивая и желанная… Милая…
МОЯ.
Смотрела на меня… и по её щекам ломаными линиями пробирались вниз торопливые капли. Её глаза распирала внутренняя боль. Излишки этой боли ползли по коже — слезинками.
Я решительно отбросил сомнения и уже не думал ни о чём плохом. Мои губы оказались так близко и так вовремя, что ни одна слезинка не упала наземь. Я собрал их все до единой. Я впитал эту солёную боль и… совершенно случайно наткнулся на её губы… и окончательно перестал слышать. Даже собственный внутренний голос, кричавший мне о грозящей опасности.
…Когда мы очнулись, я задал только один вопрос:
— Амрина… как называется твоя планета?
И услышал чуть различимый выдох, перед тем, как нас накрыло ураганом нового поцелуя:
— Локос…
…Начинало смеркаться, когда темник подъехал к лёгкому жёлтому шатру Повелителя. Трофейному, некогда захваченному у китайского императора. Конь Хасанбека ступал шагом, всадник же неподвижно сидел в седле, глядя перед собой и никого не замечая. Лишь иногда останавливал нойон свой застывший взгляд на суме, притороченной к луке седла. И, мерещилось ему, что сквозь загрубевшую кожу явственно видит он её страшное содержимое…
Странное поведение командира заставляло всех встречных умолкать и почтительно расступаться. Провожали его воины недоумёнными напряжёнными взглядами… И непроизвольно сжимали оружие, предчувствуя недоброе.
Когда Хасанбек въехал в коридор из хранящих костров, расположенных на площадке перед шатром хана, те уже отчётливо выделялись на загустевшем фоне неизбежно темнеющего неба. Фигура всадника медленно проследовала между цепочки костров. Их языки потянулись было к нему, но тут же заплясали хаотически, словно признали за своего и потеряли всякий интерес. Темник спешился. Молча бросил повод подбежавшему хэбтэгулу и, прихватив суму, всё так же молча вошёл в шатёр Великого.
Чингисхан встретил начальника своей гвардии вопросительным взглядом. Но тот, не говоря ни слова, приложил руку к сердцу и опустил голову. Потом медленно приблизился и вытряхнул содержимое сумы на пол…
Голова, отрубленная по линии губ, с глухим стуком упала между Чингисханом и Хасанбеком. И, несколько раз качнувшись, застыла неподвижно.
Великому Хану было достаточно беглого взгляда, чтобы отпала необходимость в вопросе: «Кто это?». Он расслабленно прикрыл глаза, словно его ничуть не тронуло это жестокое зрелище. Только желваки перекатывались под кожей лица. Да сжались судорожно, до белизны на костяшках, кулаки…
— Как это выш-шло? — шипящий шёпот Повелителя вполз в уши темника.
Хасанбек сглотнул ком и хрипло молвил:
— Ты волен, о Великий, поступить со мною, как сочтёшь нужным, но… я сделал это в здравом рассудке и… готов ко всему.
Он снял с себя пояс и протянул его Чингисхану.
— Я не спрашиваю, что с тобою делать, Хасан. Ни к чему мне твой пояс… Я желаю знать, как это произошло.
Темник не поверил своим ушам… Великий не гневался! Напротив, вёл себя так, словно уже давно был готов к подобному развитию событий и ждал ТАКОГО появления Хасана…
Они говорили полночи. И слово за словом, по крупице, снял с души Хасанбек тяжкий груз, коим были многие знания, до поры бывшие недоступными его Повелителю. Он изложил всё, что накопилось. Особенно подробно остановился на встрече с Аль Ексеем и тех знаниях, что получил от… себя же?..
Хасанбек ещё не определился, как относиться к тому поразительному факту, что здесь, в неведомых вышних степях, довелось ему встретиться с… самим собой, но грядущим. Пока что он решил принимать эту встречу как неизбежную данность, от коей никуда не деться. Как жару, как дождь, как ветер…
Чем дольше слушал Великий Хан верного соратника, тем мрачнее становился, и морщины глубже резали лицо Потрясателя Вселенной на ломаные части. Чингисхана ошеломило известие о том, что вовлечены они в замыслы не Синего Неба, как полагали, но, напротив — всё это время выступали покорными исполнителями чудовищной воли тёмных сил. Ошеломило настолько, что он даже не задавал вопросов. Почти не задавал. Лишь спросил, как встретиться с этим Аль Ексеем, да уточнил мнение Хасанбека по поводу судьбы младшего лжепосланника. Сошлись на том, чтобы по приезду последнего не обращать внимания на любые его речи и вести себя так, словно говорить доводится с неразумным ребёнком или же с выжившим из ума. Ночью же — послать умелого человечка, который навсегда оставит «посланника» в сонном царствии…
Лишь за пару часов до рассвета Хасанбек сомкнул глаза. Очнувшись же, долго не мог понять: не приснилась ли ему эта чересчур мирная беседа с Повелителем? Хотя во сне, напротив, как помнилось темнику, они с ханом были уже на Небесах. Не иначе, сбылась их мечта: они оба скакали на огромных белых лошадях Облачной Орды. Подтвердились россказни шаманов, что, уйдя на Небо, герои становятся бесплотными и оттого — неуязвимыми. Нойон чувствовал это… А ещё он чувствовал, что способен увеличиваться в размерах, по своему желанию. Что уж говорить о Великом Хане! Тот — огромный! — смотрел неотрывно на своего темника. И знакомые жёлтые «кошачьи» глаза постепенно заняли всё видимое небо. И настоящая песчаная буря взбивала песчинки в этих глазах.
