Постепенно вода поднялась нам по грудь, намокли вещмешки. Я шел, прощупывая жердью дно и поддерживая с ее помощью равновесие, а второй рукой на плече или голове держал планшет. Если учесть, что мы были истощены от недоедания и болезней, вынуждены идти всю ночь по ледяной грязи, еле вытягивая ноги, то можно представить, до какого предела усталости и мучений мы доходили. Увидев кочку или плавающее бревно, хотелось опереться на них и отдохнуть, но они сразу же начинали тонуть, а человек, потеряв равновесие, погружался уже по плечи. Кроме того, бревна и кочки были в стороне от пути движения, от которого нельзя было уклоняться — можно было попасть в яму. Командиры взводов строго следили за этим. Мы брели по болоту, казалось, вечность. Усталость и холод, мучения притупили ощущения, мы двигались словно в беспамятстве и безразличии к своей жизни, ко всему окружающему.
К утру небо очистилось от туч, высыпали звезды, ярко светила луна, отражаясь на ледяной корке болот. Мороз усилился. Командиры подбадривали, говорили, что скоро выберемся на дорогу, кричали на тех, кто останавливался или шел в сторону, цеплялся за других.
Перед рассветом наконец-то вышли к какой-то деревушке, забитой людьми до предела. Солдаты забирались на чердаки, в свинарники — куда угодно, только бы в сухое и хотя бы немного теплое место, — и тут же проваливались в сонное небытие. Говорили, что в какой-то избе на чердак набилось столько людей, что перекрытие обрушилось и задавило спящих на полу в комнате. В дома и сараи войти было невозможно, бойцы лежали вповалку друг на друге.
От бессилия я прислонился к стене дома и начал опускаться на землю. Малейшая попытка согнуть колени вызывала страшную боль, и я, скользя спиной и руками по стене, плюхнулся на землю, не сгибая ног. Вокруг ходили командиры, поднимали людей с земли и заставляли идти по лежневке из деревни. Казалось, что я только что опустился на землю, как меня стали трепать за одежду и кричать: «Вставай, вставай!» Я попробовал приподняться или перевернуться на бок, но у меня ничего не получилось — мокрая шинель примерзла к земле. Какой-то командир грубо толкал меня ногой в бок, кричал, ругался, потом, схватил за воротник, оторвал от земли и поставил на ноги, толкнул в спину — иди!
Занималась заря, бревна деревянной дороги-лежневки сверкали инеем. Где-то впереди и позади двигались одиночные фигуры, падали, старались подняться. Я шел, еле волоча ноги. Надо отдохнуть! Попытка присесть снова не удалась, и я упал лицом вниз, перевернулся на вещмешки на спину и провалился в небытие.
Через какое-то время меня снова подняли. Поджать ноги, чтобы подняться, я не мог, поэтому дополз до продольного отбойного бревна лежневки, оперся на него руками и стал кое-как подниматься. Лучше бы я не отдыхал! После отдыха все тело онемело, и любое движение вызывало острую боль. Солнце начало пригревать, иней и снежная крупа растаяли, и ноги неуверенно ступали по скользким бревнам лежневки. Я совсем обезволел, хотелось упасть на дороге и больше не подниматься.
Но вот впереди показался неподвижно стоящий на дороге солдат с автоматом, который, указав на лес, сказал:
— Иди туда! Там кухня и отдых!
В лесу стояла кухня, вокруг которой кто как лежали солдаты. Повар крикнул мне:
— Эй, солдат, подходи к кухне!
Но я свалился не доходя до него, у костра, возле которого на шестах сохли портянки и шинели. Надо было разуться, но это было выше моих сил.
Меня увидел знакомый еще с Внукова солдат хозвзвода Володин, коловший дрова для кухни. Он подошел и поздоровался, в его глазах промелькнуло сочувствие — я валялся у его ног мокрым грязным комком. Володин стащил с меня сапоги и надел их на воткнутые у костра палки, отжал портянки и развесил на ветках кустарника, затем помог мне подняться, снял шинель, телогрейку, гимнастерку. Телогрейку он накинул на меня, а шинель и гимнастерку повесил рядом с портянками. Взяв мой котелок, Володин пошел с ним к кухне и принес горячей воды, полил на руки, и я умылся. Затем мой спаситель помог мне лечь на траву на солнышке и принес в котелке кашу, но этого я уже не видел.
Когда меня растолкали, было уже за полдень. Рядом стоял котелок с едой, лежал сухарь. Увидев еду, я набросился на нее и вдруг заметил, что не вижу порученного мне фанерного планшета. От страха я забыл о боли, голоде и усталости, потеря планшета с секретными документами — это моя смерть, расстрел!
Я начал метаться вокруг, спросил Володина, но он сказал, что никакого планшета не видел. Тогда мне подумалось, что во время сна мог подойти начальник оперативного отдела и взять его, ведь такие документы, какие были в планшете, нужно хранить лишь в сейфе. Я принялся искать начальника. Когда я его нашел и спросил, не брал ли он планшет, то увидел, как у него исказилось лицо, а глаза впились в меня. Он долго молчал, а потом, сдерживая ярость, прохрипел:
— Я ничего о потере не знаю и знать не хочу! Планшет должен быть у вас — найдите его, откуда хотите достаньте. Иначе… Идите!
Понятно, что означало это «иначе» для нас обоих. Он понял, что допустил непоправимую ошибку, взяв важные документы в такой переход, и за это тоже понесет суровое наказание.
Я пошел назад по пройденному пути до села, к которому мы вышли из болота, спрашивал у всех, кого встречал, не видели ли они фанерный планшет. Конечно же, никто его не видел, и я понял, что в такой массе войск мои поиски напрасны. Я пошел догонять своих, шел один всю ночь и утром вышел на плацдарм. Песчаное холмистое поле, изрытое ходами сообщения, окопами, воронками, насколько хватает глаз, было покрыто разбитыми и сгоревшими танками, орудиями, трупами солдат.
Пригревало солнце. Одежда на мне просохла, и в ватнике стало жарко — пришлось его снять. Я не мог садиться и поэтому спрыгнул в траншею и уселся на бровку. Вблизи меня лежал труп солдата: каска, шинель, ватные брюки, сапоги… Когда я, закусив из котелка уже подкисшей кашей, поднялся, чтобы идти дальше, то зацепился ногой за сапог мертвеца. В сапоге загремели кости скелета. С каких же пор лежит этот труп?
Видимо, такие же скелеты лежали по всему полю — местного населения, которое могло бы похоронить погибших, не было, а военным было некогда, и они шли дальше, оставляя после себя неубранные трупы и разбитую технику…
Я шел еще почти целый день, пока догнал своих. Войска сосредотачивались на полях, прилегающих к железнодорожной станции. Погрузка в железнодорожные вагоны должна была происходить здесь, а не на станции, — там скопилось слишком большое количество эшелонов.
Почти на закате из-за пригорка, на котором скапливались наши войска, послышался все усиливающийся гул моторов, который постепенно заполнил все пространство. На небольшой высоте показалась армада немецких бомбардировщиков, шедшая на железнодорожную станцию, забитую эшелонами. Из прилегающих к станции рощ и с опушек леса засверкали молнии, и в небе расцвели разрывы зенитных снарядов. Выросла сплошная стена заградительного огня, в которую, не нарушая четкого строя, врезалась немецкая армада. На станцию и на зенитные установки посыпались бомбы, разрывы которых слились в один тяжкий взрыв, потрясший землю и воздух. Станцию заволокло дымом, в небо стал подниматься огромный зловещий столб пожара от рвущихся цистерн с горючим, трещали рвущиеся боеприпасы. Оттуда в поле бежали люди и собаки, летели птицы…
