Я и не заметил, как прекратился бой на той стороне села, к которой спускались танки. Через час-два нас разыскал ординарец Сорокина и передал приказ вновь возвратиться на конец деревни, приготовить ужин для бойцов и вечером доставить еду на передовую, а Тамарину немедленно доставить боеприпасы туда, куда он укажет.
Оказавшись вновь на окраине села, я подошел к тому домику, в котором сидел перед окном. Снаряд ударил под окно, взорвался, разнес кадушку с брагой и выломал почти всю противоположную саманную стену. Если бы я остался сидеть в домике, снаряд прошел бы через меня. Меня начало тошнить от запаха спиртного — брага из кадушки забрызгала все вокруг. Под горой лежали трупы троих красноармейцев, которых послали навстречу танкам, на улице дымила скатами сгоревшая грузовая машина…
А случилось вот что. Наша танковая армия шла на прорыв фронта в тыл врага. Когда головной танк взобрался на пригорок и его экипаж и десантники увидели наше село со скоплением войск, техники и обозов, а в садах противотанковые орудия, среди которых видны были вспышки, то танкисты решили, что это стреляют по ним, развернулись и пошли в атаку.
Наши артиллеристы приняли их за немцев и открыли огонь. Завязался бой, но, достигнув деревни, танкисты поняли свою ошибку, развернулись и пошли в немецкий тыл. Постепенно шум движущихся танков затих.
Вечером меня и ординарца командира роты послали разыскать наши взводы, узнать о потерях людей. Мы благополучно перевалили через пригорок, хотя над нами пролетали мины и снаряды, но на подходе к деревне были обстреляны из пулемета, и нам пришлось бросками перебегать от дома к дому, пригибаясь в уровень с плетнем. Ординарец Сорокина предложил:
— Знаешь что, давай дождемся темноты в каком-нибудь доме, а лучше — заночуем здесь, а утром пойдем дальше. А то так можно угодить под пулю!
Я согласился, и мы застучали в двери довольно приличного дома. Открыл хозяин, который сначала осмотрел нас в щель двери. В доме нас тоже встретили настороженно, и я отнес эту тревогу на счет рвущихся мин и снарядов.
Ординарец, разбитной и нахальный парень, сказал хозяевам, прячущимся в противоположной от противника комнатке, что мы будем у них ночевать, и спросил, есть ли что закусить и выпить. Хозяин покряхтел, помялся и сказал:
— Маруська, зберы на стил!
Из-под печки он вытащил бутылку мутного самогона, на столе появилась холодная картошка (днем боялись топить печку), три вареных яйца, кусочек сала и миска кислой капусты. Ординарец, потирая руки и глотая слюну, посматривал на белесую бутылку.
Мы уселись за стол в большой комнате, в которой не рисковали находиться хозяева. Косые лучи через щели ставней освещали комнату яркими полосами. Хозяин присел на краешек скамейки у стены, но ординарец щедро пригласил его к столу. В два граненых стакана забулькал самогон. Свой я подвинул хозяину, сказав, что не пью. Тот удивился, но не отказался, чокнулся стаканом с ординарцем, вздохнул и выпил, не дождавшись тоста ординарца.
— За нашу победу и чтоб все были живы!
Ординарец тоже выпил до дна, но не так легко, как хозяин, задохнулся, ухнул и, захватив рукой капусту, отправил ее в рот. Ели с аппетитом. Подумав, ординарец вытащил банку тушенки, вскрыл ее финкой. Ужин вышел роскошный, но душевного разговора с хозяевами не получилось. Их можно было понять. Когда наши части выбивали немцев, они сидели в погребе и вышли, только когда услышали русскую речь. Когда хозяин пошел в сарай, чтобы накормить и напоить корову, то ее и след простыл, осталось неясным и то, кто ее увел — наши или немцы. Потеря в военные голодные годы коровы-кормилицы, дававшей молоко, масло и мясо от приплода, всегда была трагедией для крестьянской семьи.
На мой вопрос, как жили в оккупации, хозяин ответил:
— Да як!.. До вийны працювали за трудодни, на яки ничого нэ давалы, але хоч булы слобидни. А пры нимцях робылы як рабы, пид кнутом, шо украдэшь — то твоэ, колы голову нэ загубыш. Яке жыття пид нимцем?! Ось и послидню кормылыцю забралы. — И он, махнув рукой, пошел в сени курить.
Солнце село за гору, наступили фиолетовые сумерки. Хозяйка зажгла каганец в своей комнате, боясь, что через ставни свет увидит немец. Ординарец осоловело клевал носом. Хозяин внес охапку соломы, расстелил на полу, застлал ряднушкой и бросил подушки. Он объяснил, что на полу спать безопасней, чем на кровати. Мы разулись, наполнив комнату солдатским запахом, завалились на мягкую солому и уснули, точно за окном и не строчили пулеметы, не рвались мины, не светились ракеты.
Утром мы умылись, побрились. Хозяйка подала нам на стол горячий борщ, заправленный старым салом.
Поблагодарив хозяев за гостеприимство, мы вышли на улицу. Солнце уже поднялось, и все вокруг засияло. Я с какой-то радостью и легкостью вдыхал морозный воздух, щурил глаза от ярких бликов, смотрел в чистое голубое небо.
Из-за гор низко вылетел наш «ястребок». Он взмыл вертикально над селом, сделал петлю и начал выделывать разные фигуры, сверкая на солнце. Вот он устремился вверх, сделал переворот и почти вертикально пошел вниз. Казалось, что он сейчас врежется в дома, но он вышел из пике, и в этот момент я увидел, как к земле посыпались фадом противопехотные бомбы. Раздался страшный скрежет от взрывов, на конце села улица и дома утонули в дыму. Самолет развернулся и вновь пронесся над местом взрывов, сверкая морзянкой огня пушки и пулеметов.
Это произошло неожиданно, быстро, у нас на виду. До бомбежки мы видели, как вдоль улицы строилась походная колонна солдат, в хвосте которой стоял обоз. В эту гущу и всадил лоток мелких бомб истребитель. Только теперь мы заметили, что на нем не было ни номеров, ни звезд, — видимо, немцы использовали наш захваченный самолет для своих подлых целей.
Когда мы подошли к месту бомбежки, то увидели страшную картину: на плетнях, на проводах и столбах висели куски одежды и внутренности людей, разорванных бомбами, на земле лежали трупы и окровавленные части тел. Лошади хрипели и оседали на задние ноги, на повозки укладывали раненых. Уцелевшие бойцы уходили в степь по дороге, в ту сторону, откуда слышался бой.
Мы не задержались в селе и пошли в том же направлении, что и колонна, не очень спеша к передовой. Поднявшись к вершине холма, мы увидели менее чем в километре сильно покропленное черным снежное поле, на котором плескался огонь, и его в разных направлениях хлестали струи трассирующих пуль и снарядов. Иногда пули долетали и до нас и, обессиленные, шлепались в снег и на лед дороги.
Колонну, шедшую впереди, мы не увидели: видимо, она с ходу ввязалась в бой. Что нам делать, где искать нашу роту?
Как всегда неожиданно, гром боя стал заглушаться шумом моторов. На горизонте показалось бесчисленное множество вражеских бомбардировщиков, а над ними барражировали «мессершмитты». Казалось, вся эта армада, заслоняя собой небо, надвигается на нас двоих. Мы увидели окопы с обеих сторон дороги и побежали к ним.
С передовой поднялись сигнальные разноцветные ракеты, и бомбардировщики, выстроившись в цепочку, устремились к земле, один за другим, словно скатываясь с горки. Задрожала земля, ахнули первые взрывы, боевые позиции заволокло бурым дымом. Бомбы сыпались с неба, словно горох из разорванного кулька. Но вот стая бомбардировщиков, сотрясая воздух гулом, развернулась и ушла к западному горизонту — за работу взялись «мессера». Они каруселью, как воронье, закружились над передовой, не переставая бить из пушек и пулеметов. В воздух к ним летели сигнальные ракеты, но летчики не обращали на них внимания. Дым отнесло в сторону, и мы увидели нечто необычное: наши бойцы, поднявшись во весь рост в окопах, потрясали оружием, а некоторые даже подбрасывали вверх шапки. Что за чудо? Чему они радуются? Но вот и «мессера» улетели, над полем боя установилась тишина.
