— Ваше дело молодое, что хотите, то и делайте, я не буду оборачиваться.
Всю дорогу мы лежали, тиская друг друга и целуясь до синяков. Когда мы приехали к вечеру в часть, я с трудом мог ходить от усталости. Я представил привезенную девушку командиру роты, Живайкину и Асе Воробьевой, которых она приехала проверять. Затем она пришла в комнату, где размещался «штаб». Лосев принес ужин, вино.
Для видимости мы легли в постель порознь, и… о позор! Измученный в дороге, я уснул сном праведника. Проснулся я, когда в окнах блестело солнце. Медички не было, все готовились в путь. Я быстро оделся, умылся, но побриться уже не успел. Обоз тронулся следом за колоннами взводов. Две штрафные роты делились условно, хозяйство было общим.
Я увидел свою медичку сидящей на тачанке командира роты рядом с Сорокиным. Увидев меня, она отвела глаза, да и мне было неловко встретиться с ней взглядом.
Привал на обед устроили на широком лугу у излучины небольшой стремительной речки. Командиру роты поставили палатку, куда юркнула моя медичка. Всем стало ясно, для чего в обеденный привал поставили палатку и отнесли в нее матрасы и обед. Вот тебе и ненависть к офицерам! Вот тебе и любовь к солдатам! Не дождалась даже ночи…
Солдаты, пропотевшие и запылившиеся в дороге, устремились к речке, но берег был обрывистый и почти вертикально уходил в воду, а на поверхности крутились буруны. Командиры взводов забегали по берегу, предупреждая об опасности утонуть, но те, кто хорошо плавал, уже кувыркались на середине речки, фыркая от удовольствия.
Когда спала жара, взводы выстроились и двинулись дальше. Ездовые и старшины ждали, когда Сорокин даст «добро» на движение обоза, но палатка была плотно закрыта. Наконец, ординарец Сорокина передал распоряжение всем подводам, кроме одной, ехать вслед колоннам. На лугу осталась его палатка.
На ночлег остановились в поле. Недалеко шумел дубовый лес, вдоль окраины которого шла дорога. Когда начали сгущаться сумерки, к командиру роты пришел один штрафник и начал просить отпустить его на ночь в близлежащую деревню к тетке, которую он давно не видел.
Сорокин вытащил из планшета карту, сориентировался и стал искать названную бойцом деревню Марьинку, но такого названия на карте на было.
— Где же эта твоя Марьинка? В каком районе?
— Да недалеко от Алтайска.
— Где-где? Ты сам откуда?
— Из Алтайска. А Марьинка здесь, за этим бугром, пойдемте, я покажу! Если идти по дороге вдоль леса, то она будет направо.
Мы вышли из домика, и солдат стал указывать направление, где, по его мнению, находилась Марьинка. Мне и Лосеву приказали нести охрану дома.
— Товарищ майор, я давно не видел тетю. Разрешите повидаться! Утром вы будете проходить мимо деревни, и я вернусь!
— Да ведь твоя Марьинка на Алтае, а не в Молдавии?!
— Нет, она здесь, за бугром, там моя тетя!!!
— Ах ты, гад! Ты чего притворяешься? Хочешь дезертировать? Да я тебя!.. — И Сорокин отвесил солдату оплеуху. Тот бросился бежать по дороге, крича:
— Я к тете! Я к тете!
— Стой, сволочь! Стой! Стрелять буду!
Но солдат продолжал бежать. Сорокин крикнул мне:
— Уразов! Стреляй в него! Стреляй, тебе говорю!
У меня была заряженная винтовка, с которой я должен был заступить на охрану. Я щелкнул затвором и стал целиться в спину убегающему, но меня трясло, как в лихорадке. Грохнул выстрел, но пуля не задела беглеца. Майор выхватил у меня винтовку, передернул затвор.
— Чего трясешься! Вояка!..
Он стоя прицелился и выстрелил. Убегающий остановился, зашатался и упал. На выстрелы сбежались офицеры и старшины. Сорокин бросил в мои трясущиеся руки винтовку и приказал привести к нему солдата, увидев, что тот пытается подняться.
Когда его подвели к Сорокину, у него текла кровь ниже ключицы, пуля прошла навылет. Живайкин и санинструктор повели раненого на перевязку. Пришел Хазиев, и Сорокин объяснил ему, в чем дело. Солдата под охраной отправили в медсанбат, а я и Хазиев стали составлять донесение о попытке дезертировать из части. Я, конечно же, считал это не дезертирством, а сумасшествием, но командир приказал… Больше мы этого солдата не видели.
Утром медичка задержала часть, решив проверить солдат на завшивленность, но Сорокин подал команду выступать и сказал, что документ о проверке части подпишет и без этого.
Мы вышли к линии фронта в район Унгены и заняли исходное положение для наступления, назначенного на 8 часов утра 20 июля.
В назначенное время началась двухчасовая артиллерийско-минометная подготовка. Я был потрясен — такой мощи огня ранее видеть и слышать не доводилось. Если бы все орудия и минометы выстроили в ряд вдоль линии фронта, то они стояли бы друг от друга на расстоянии ближе двух метров. 600 стволов на километр линии фронта — это ли не мощь!
Артподготовка началась с залпов «катюш», и потом отдельных выстрелов уже не было слышно. Наши бойцы поднялись во весь рост и смотрели, как взрывы плясали на позициях врага, кричали и потрясали оружием. Вначале артиллерия противника пыталась отвечать, но потом воздух сотрясали лишь залпы с нашей стороны. Два часа неистовствовал адский огонь, и вдруг все стихло. Казалось, барабанные перепонки не выдержали и лопнули — мы оглохли от тишины.
Я простился с Иваном Живайкиным, пожелал ему остаться в живых и не соваться на рожон, и он пошел с санитарами в боевые порядки.
Взвилась ракета. Из наших окопов поднялась лавина людей, грохнуло, не смолкая, «ура», и наши бойцы пошли в атаку, не встречая сопротивления. Лишь в глубине вражеской обороны раздавался редкий ружейно-пулеметный огонь, который не мог решить исхода битвы или хотя бы как-то повлиять на него. Над нами низко пролетали в сторону врага знаменитые «воздушные танки» Ил-2. Они добивали очаги сопротивления, оставшиеся после артподготовки.
Сорокин послал меня с боевым донесением к командиру дивизии, на участке которой действовали наши штрафники, сказав, куда идти потом, чтобы догнать роту.
Я отнес пакет и пошел вслед удаляющемуся к горизонту обозу прямо через нашу оборону и оборону противника, перепрыгивая через окопы, обходя глубокие воронки. В румынских окопах и траншеях лежали убитые. Они не пытались отступать, и поэтому на поверхности земли не было трупов. Я спустился с пригорка и увидел, как в нескольких километрах от меня по дороге к городу еле заметными букашками двигался обоз.
Кругом было точно в пустыне. Огромная масса людей и техники поднялась в наступление, и вдруг на несколько километров вокруг не осталось ни одной живой души. Были видны лишь разбитые орудия, автомашины, подводы с убитыми лошадьми и волами, которых румыны использовали для транспортировки орудий. Проходя мимо исковерканного железобетонного дота, я увидел штабель бутылок с зажигательной смесью. Мне вдруг захотелось посмотреть, как будет гореть эта смесь — раньше я этого не видел. Я взял бутылку и бросил в искореженную автомашину с белыми крестами. Бутылка разбилась, и над машиной поднялся столб пламени и черного дыма — я даже испугался, как бы он не привлек внимание артиллеристов или самолетов, пролетавших в стороне.
