В штабе армии солдаты в разговоре рассказывали, что в Будафоке размещается самый крупный в Венгрии завод розлива вина и государственные погреба, тянущиеся под землей на десяток километров. Наши солдаты, когда вошли в погреба, начали дегустировать вина из разных бочек. А бочки там дубовые, размером с большую комнату. Пробовали, пока не допробовались до чертиков. И тогда автоматная очередь прошивала клепки бочки, и вино струями лилось в подставленный рот. Так это или не так, но до целых бочек в итоге приходилось доплывать на плоту, сделанном из бревен и сорванных дверей. Пробовали вина в бочках-колоссах, выбирали вкус и аромат, чтобы набрать потом в канистры из-под бензина и ведра. Говорят, что были случаи, когда солдаты тонули в вине в буквальном смысле.
У нас в роте жалели, что потеряли водовозную бочку, сопровождавшую нас еще с Молдавии. И старшина Червонобаба рыскал всюду, выискивая подходящую тару. Наконец нашел бочку и установил ее на повозку.
После немецкого танкового марша по нашим тылам в роту стало поступать много штрафников, и она выросла до полного состава.
Положение в Будапеште, а вернее, в Буде — части города на правом берегу, — было отчаянным и для его жителей, и для войск противника. Находясь в окружении, немцы не имели организованного снабжения продовольствием, медикаментами. Все было съедено, все было отобрано у мирного населения. Голодали войска, умирали от голода и холода мирные люди.
После вступления в город наши бойцы в королевском дворце увидели страшную картину: на покрытых инеем полах лежали вплотную мертвые и еще живые раненые фашисты. Им уже многие дни не оказывали никакой помощи, не давали пищи и воды, не перевязывали. Раненые гнили заживо, примерзали к полу, сходили с ума, умирали. И все это тысячами. Фашистам не раз предлагали сдаться, но эсэсовцы и власовцы, знавшие, что при сдаче в плен им пощады не будет, контролировали все остальные войска. Они не доверяли не только венграм, но и немцам.
В одну из ночей венгры напали на посты эсэсовцев и власовцев и прорвались к нашим. Их встретили огнем, многие погибли, но часть с поднятыми руками все же сдалась в плен. После допроса пленных накормили, оказали медпомощь и послали всех назад, на те участки обороны, которые защищали венгерские части. Пленные венгры сообщили своим, что советское командование гарантирует им жизнь, питание, медпомощь и отпустит домой после полного освобождения Венгрии. И венгры стали сдаваться нарастающей лавиной, а в оголившиеся участки обороны устремились советские войска. За венграми стали сдаваться и немцы. Лишь эсэсовцы и власовцы дрались до последнего вздоха с яростью обреченных.
Наша рота не успела вступить в бои в Будапеште, и после его взятия мы двинулись в сторону озера Балатон. Мы шли параллельно нескончаемой ленте пленных немцев и венгров. Они медленно двигались по шесть человек в ряд, таща под руки раненых. Даже не верилось, что эти еле передвигающие ногами, согбенные, закутанные в одеяла и платки, небритые, грязные люди сеяли смерть и разрушения на нашей земле, несли горе и страдания многим народам Европы.
Вдоль колонны немцев по дороге шли наши танки, харкая сгоревшей соляркой нам в лицо. И вдруг возле нас один танк свернул с дороги, врезался в колонну немцев, перемолол гусеницами крайние ряды и вернулся в свою колонну. Я не стал смотреть, что там осталось после танка, — это было страшно.
Не спешите делать выводы о жестокости танкиста, не представив себя на его месте. Что он увидел, вглядываясь через смотровую щель танка в лица пленных? Кто может знать это? От каких видений, от каких воспоминаний пальцы сжались на рычагах управления, а мускулы рук непроизвольно сократились, направляя тяжелую машину на плененного врага?
Не доходя до Балатона, наши войска свернули в направлении стрелки на дорожном знаке с надписью: «Секешфехервар — 50 км». Шли днем и ночью, отдыхая лишь в населенных пунктах. Началось потепление. Войска накапливались для наступления на крупный промышленный центр Секешфехервар.
В десяти километрах от города фронт встал, столкнувшись с сильным сопротивлением немцев. Несколько рядов траншей, доты, дзоты, врытые в землю танки, увязанные перекрестным огнем артиллерийские позиции, пулеметные ячейки, бойницы в фундаменте зданий на окраине города — линия обороны была продуманной и казалась непреодолимой. Ее надо было взломать. При этом командование прилагало все силы, чтобы пролить как можно меньше крови тех, кто шел от стен Сталинграда, от гор Кавказа и степей Украины к этому Секешфехервару, чтобы не захватить его, а освободить и вылечить от фашистской коричневой чумы.
Наша рота заняла исходные позиции у небольшого оврага с пологими склонами. Люди и обоз сосредоточились у одинокого степного домика. Отсюда, если хорошо приглядеться, через широкие степные просторы были видны бездымные трубы, какие-то мачты и крыши высоких зданий Секешфехервара.
На склоне оврага построили «заборы» в несколько рядов из реактивных снарядов, которые, в отличие от реактивных установок на автомашинах, прозванных «катюшей», называли «андрюшами». «Андрюши» устанавливали в ряды прямо в деревянной упаковке — клетке с наклоном в сторону вражеской обороны.
За рядами «андрюш» были устроены горизонтальные площадки для «катюш», а между площадками разместились батареи орудий. Здесь стояли и полевые орудия разных калибров, и зенитные установки для стрельбы по наземным целям. Возле орудий — штабеля ящиков со снарядами.
Ночь провели у домика, в котором разместился штаб какой-то части. Было холодно и тревожно. Прибывали и прибывали войска, техника. Прошли танки.
Перед рассветом пехота передвинулась в сторону противника и залегла в поле. С рассветом я увидел, как на большой скорости к спланированным площадкам подъехали «катюши» и замерли на них. В предрассветных сумерках возились у орудий артиллеристы.
И вот взвилась красная ракета. Раздались команды. От «катюш» наклонно в небо ударили молнии. Загромыхала артиллерия. У орудий цепочкой стояли артиллеристы и, словно на погрузке арбузов, перебрасывали друг другу из штабелей снаряды. Заряжающие с ходу вгоняли их в стволы, захлопывали замки, и грохал выстрел, изрыгая пламя и оглушительный звук. Цепочка артиллеристов работали как единый механизм с орудием.
Чуть дальше зенитки, опустив стволы почти горизонтально, в полуавтоматическом режиме рвали воздух огнем и громом. А когда поднялось солнце, ахнул первый от нас «забор». Фугасные снаряды, поднимаясь в небо, махали, словно на прощанье, хвостами и мчались в сторону врага наперегонки, то отставая от других, то перегоняя их, словно соревнуясь, кто первый достигнет цели.
Вновь быстро подъезжали к своим площадкам «катюши», давали залп и стремглав уезжали.
А орудия все били и били, не переставая. Вновь взлетали «заборы», вновь били залпы «катюш». И так один час двадцать минут.
Ветер гнал пороховую гарь вслед нашим наступающим частям. Когда наша рота ворвалась на позиции противника, живых там не было — «катюши», «андрюши», артиллерия сделали свое дело. Лишь из отдельных танков, вкопанных в землю, еще велся огонь, но идущие в боевых порядках сорокапятки быстро заставили их замолчать.
