Эти марши и контрмарши в треугольнике Смоленск-Рудня-Поречье пагубно сказались на моральном состоянии войск и привели к активизации генеральской оппозиции по отношению к Барклаю де Толли.
Генерал Роберт Вильсон рассказал потом следующее:
«Барклай оставил все свои наступательные планы, если таковые у него на самом деле были, и с величайшей поспешностью двинулся к Смоленску».
По сути, русским войскам в данном случае просто повезло, ибо эти маневры на северо-западе от Смоленска (сперва к Рудне, потом к Поречью, потом опять к Рудне) едва не стали причиной их гибели, открыв Наполеону левый фланг русских войск и практически прямую дорогу на Смоленск с юго-запада.
* * *
Считается, что Наполеон, лично руководя войсками и переведя их на другой берег Днепра у Расасны, совершил «движение самое искусное из всех, сделанных им в течение сего похода».
Он перевел через Днепр почти 175 000 человек, пошел параллельно реке и легко мог без боя взять оставленный русскими Смоленск, отрезав обеим их армиям дорогу на Москву. Как пишет историк С. Ю. Нечаев, «сделай он это, положение русских стало бы поистине катастрофическим. И фактически это была бы труднопоправимая ошибка, причем не „русских генералов“, а конкретно князя Багратиона <…> и того самого военного совета, мнение которого под давлением императора <…> вынужден был принять Барклай де Толли».
Что же касается «крайне неудачного» боя под Красным, имевшего место 2 (14) августа, то в нем генерал Д. П. Неверовский со своей недавно сформированной дивизией, насчитывавшей всего 6000 человек, выдержал атаки огромных сил французов. Он, отчаянно сопротивляясь, теряя людей, медленно отступал к Смоленску. В результате Неверовский, потеряв больше половины состава своей дивизии, все же сумел на время задержать наступление главных сил Наполеона и не позволил тому с ходу взять Смоленск.
Этот бой по праву следовало бы назвать одним из самых героических эпизодов войны 1812 года. Впрочем, не все даже советские историки, отлично умевшие «лепить» подвиги из ничего, сделали это. Например, П. А. Жилин ограничился тем, что написал, что «Неверовский отступал, как лев», но его «небольшой отряд не мог, естественно, оказывать длительное сопротивление».
И всего-то.
С другой стороны, независимый в своих суждениях британский военный историк Дэвид Чандлер специально подчеркивает, что именно Барклай «очень мудро приказал генералу Неверовскому передислоцировать свою дивизию <.. > на южный берег Днепра для охраны подступов к Смоленску и наблюдения за французскими войсками».
Не подлежит никакому сомнению тот факт, что если бы не доблестное сопротивление дивизии Неверовского, французская кавалерия вполне могла бы достичь Смоленска к вечеру 14 августа.
Что было бы тогда с отрезанными от своих тылов русскими армиями, можно лишь догадываться.
Глава пятая
Углубление конфликта между Барклаем и Багратионом
Руднинские маневры Барклая не нашли понимания ни у современников, ни у историков.
Например, историк Е. В. Тарле дал им следующую оценку:
«Армия бесполезно „дергалась“ то в Рудню, то из Рудни».
Тем не менее, оставив за скобками вопрос о том, кто был истинным инициатором этого «дерганья», отметим, что и тут Михаил Богданович оказался на высоте. Предпринимая против собственной воли движение к Рудне, он искал всякого благовидного случая «приостановить его и обратиться к прежнему способу действий, которого необходимость впоследствии оказалась на самом опыте».
А что же князь Багратион? А вот он не стал утомлять себя каким-то анализом ситуации, а открыто обвинил Барклая де Толли в измене.
Столкновения среди генералитета — ситуация обычная.
Историк В. М. Безотосный:
«По опыту предшествующих войн редко какая кампания обходилась без личных стычек и мелочных обид на коллег среди военачальников. Ничего удивительного в этом не было — в любые времена и во всех странах генеральская среда всегда отличалась повышенной профессиональной конкуренцией и столкновением честолюбий. Борьба в недрах генералитета в 1812 году велась в нескольких плоскостях и в разных направлениях. Она затрагивала многие аспекты, а в зависимости от ситуации и актуальности возникающих проблем видоизменялась и принимала самые разные формы. На клубок профессиональных, возрастных, социальных и национальных противоречий накладывал заметный отпечаток груз личных претензий и неудовольствий генералов друг другом. Обычные служебные столкновения в военной среде в мирное время в стрессовый период боевых действий чрезмерно накалялись и искали выход, что и приводило к формированию группировок недовольных генералов».
Почему же князь Багратион заговорил об измене Барклая?
Дело в том, что его казаки захватили под Инковым бумаги французского генерала Себастьяни, а в них был найден приказ маршала Мюрата, в котором сообщалось о намерении русских направить свои главные силы к Рудне и предписывалось генералу отойти назад. В штабе Багратиона не могли понять, каким образом французы смогли добыть столь точные сведения, и стали подозревать в измене вообще всех иностранцев, а в особенности полковника Людвига фон Вольцогена, дежурного штаб-офицера при Барклае де Толли. На самом деле, как потом выяснилось, причиной утечки важной иформации стал один из русских офицеров, имевший неосторожность предупредить о наступлении свою мать, жившую в имении возле Рудни. У нее тогда квартировал Мюрат, и к нему случайно попала эта записка.
Но горячий по натуре князь Багратион, видевший во всем злой умысел иностранцев, уже успел написать графу Аракчееву, что быть с Барклаем он никак не может. Более того, он стал просить о переводе из 2-й Западной армии, «куда угодно, хотя полком командовать в Молдавию или на Кавказ».
И по какой же причине? Да потому, что, согласно Багратиону, вся главная квартира была «немцами наполнена так, что русскому жить невозможно, да и толку никакого нет».
Удивительно, но князь Багратион искренне считал себя русским, а Барклая — немцем. И это тем более удивительно, что Михаил Богданович немцем не был по определению (его дед стал российским подданным аж в 1710 году). А вот дед князя Багратиона (царевич Исаак-бек) переехал из Грузии в Россию лишь в 1759 году, а отец, родившийся в Персии, — еще на шесть лет позже…
Конечно, нелепо сейчас рассуждать на тему, кто был более русским — Барклай или Багратион. Это глупо и неконструктивно. Но дело тут даже не в этом; просто ничто не дает права одному заслуженному генералу столь откровенно грубо отзываться о другом заслуженном генерале.
Публицист и издатель Н. И. Греч:
«У нас господствует нелепое пристрастие к иностранным шарлатанам, актерам, поварам и т. п., но иностранец с умом, талантами и заслугами редко оценяется по достоинству: наши критики выставляют странные и смешные стороны пришельцев, а хорошее и достойное хвалы оставляют в тени.
