Сказано резко, но весьма верно. Но это все были мнения иностранцев. Что же касается русского двора, то и там открыто говорилось об угодливости и о волокитстве М. И. Кутузова. Более того, его едва ли не во всеуслышание называли «одноглазым сатиром».
Тем не менее, когда летом 1812 года жестко встал вопрос о том, кто будет главнокомандующим, император был вынужден назначить нелюбимого со времен Аустерлица Кутузова.
У Роберта Вильсона читаем:
«Перемена командующего стала необходимостью. Барклай уже не пользовался никаким доверием, ни в своих решениях, ни в твердости исполнения оных <…> Недовольство было всеобщим, дисциплина ослаблялась <…> Все требовали отставки генерала».
При этом, как отмечает генерал М. И. Богданович, «Кутузов уступал Барклаю де Толли в административных способностях и князю Багратиону в деятельности».
Тем не менее назначение получил именно Кутузов. «Сам я — умываю руки», — заключил, сделав это, император.
* * *
Какова же была главная причина этого назначения?
Как пишет генерал М. И. Богданович, «имя Кутузова, природного русского, было русское, что в отечественную войну 1812 года имело большую важность».
«В армии, — отмечает Карл фон Клаузевиц, — по этому поводу была великая радость. До сих пор, по мнению русских, дела шли очень плохо; таким образом, всякая перемена позволяла надеяться на улучшение. Между тем относительно боевой репутации Кутузова в русской армии не имелось единодушного мнения: наряду с партией, считавшей его выдающимся полководцем, существовала другая, отрицавшая его военные таланты; все, однако, сходились на том, что дельный русский человек, ученик Суворова лучше, чем иностранец, а в то время это становилось особенно необходимым. Барклай не был иностранцем: сын лифляндского пастора, он и родился в Лифляндии; Барклай с ранней молодости служил в русской армии, и, следовательно, в нем ничего не было иностранного, кроме его фамилии и, правда, также акцента, так как по-русски он говорил плохо и всегда предпочитал немецкий язык русскому».
Этот же авторитетный военный специалист подчеркивает:
«Кутузов был старше Барклая на 15 лет; он приближался к семидесятому году жизни и не обладал той физической и духовной дееспособностью, которую нередко можно еще встретить у военных в этом возрасте. В этом отношении он, следовательно, уступал Барклаю <…> В молодости Кутузов был хорошим рубакой и отличался при этом большой духовной изощренностью и рассудительностью, а также склонностью к хитрости. Этих качеств уже достаточно, чтобы стать хорошим генералом. Но он проиграл Наполеону несчастное Аустерлицкое сражение и никогда этого не мог забыть. Теперь ему пришлось стать во главе всех боевых сил, руководить на беспредельных пространствах несколькими сотнями тысяч против нескольких сотен тысяч противника и при крайнем напряжении национальных сил русского государства спасти или погубить в целом это государство. Это были такие задачи, которые его умственный взор не привык охватывать».
* * *
Итак, император Александр принял окончательное решение 8 (20) августа, и М. И. Кутузов тут же получил уведомление о своем назначении главнокомандующим.
Вслед за этим командующим четырьмя русскими армиями были направлены императорские рескрипты одинакового содержания, в которых говорилось:
«Разные важные неудобства, происшедшие после соединения двух армий, возлагают на меня необходимую обязанность назначить одного над всеми оными главного начальника. Я избрал для сего генерала от инфантерии князя Кутузова, которому и подчиняю все четыре армии. Вследствие чего предписываю вам со вверенною вам армией состоять в точной его команде. Я уверен, что любовь ваша к Отечеству и усердие к службе откроют вам и при сем случае путь к новым заслугам, которые мне весьма приятно будет отличить надлежащими наградами».
В. И. Левенштерн, старший адъютант Барклая де Толли, потом рассказывал обо всем случившемся так:
«Народ и армия давно уже были недовольны нашим отступлением. Толпа, которая не может и не должна быть посвящена в тайны серьезных военных операций, видела в этом отступлении невежество или трусость. Армия разделяла отчасти это мнение; надобно было иметь всю твердость характера Барклая, чтобы выдержать до конца, не колеблясь, этот план кампании. Его поддерживал, правда, в это трудное время император, видевший в осуществлении этого плана спасение России. Но толпа судит только по результатам и не умеет ожидать.
Император также волновался в начале войны по поводу того, что пришлось предоставить в руки неприятеля столько провинций. Генералу Барклаю приходилось успокаивать государя, и он не раз поручал мне писать Его Величеству, что потеря нескольких провинций будет вскоре вознаграждена совершенным истреблением французской армии: во время сильнейших жаров Барклай рассчитывал уже на морозы и предсказывал страшную участь, которая должна была постигнуть неприятеля, если бы он имел смелость и неосторожность проникнуть далее в глубь империи.
Барклай умолял Его Величество потерпеть до ноября и ручался головою, что к ноябрю французские войска будут вынуждены покинуть Россию более поспешно, нежели вступили туда.
Я припоминаю, что еще до оставления нами Смоленска Барклай, говоря о Москве и о возможности занятия ее неприятелем, сказал, что он, конечно, даст сражение для того, чтобы спасти столицу, но что, в сущности, он смотрит на Москву не более как на одну из точек на географической карте Европы и не совершит для этого города точно так же, как и для всякого другого, никакого движения, способного подвергнуть армию опасности, так как надобно спасать Россию и Европу, а не Москву.
Эти слова дошли до Петербурга и Москвы, и жители этих городов пустили в ход все свое старание к тому, чтобы сменить
[29]
главнокомандующего, для которого все города были безразличны».
* * *
В одном весьма характерном частном письме, написанном некоей М. А. Волковой В. И. Ланской и датированном 3 сентября (15 сентября) 1812 года, можно прочитать:
«Мы узнали, что Кутузов застал нашу армию отступающей и остановил ее между Можайском и Гжатском, то есть во ста верстах от Москвы. Из этого прямо видно, что Барклай, ожидая отставки, поспешил сдать французам все, что мог, и если бы имел время, то привел бы Наполеона прямо в Москву. Да простит ему Бог, а мы долго не забудем его измены <…> Ведь ежели Москва погибнет, все пропало! Бонапарту это хорошо известно; он никогда не считал равными наши обе столицы. Он знает, что в России огромное значение имеет древний город Москва, а блестящий, нарядный Петербург почти то же, что все другие города в государстве. Это неоспоримая истина».
Подобных мнений было множество, и все они создавали фон, благоприятствовавший назначению Михаила Илларионовича. При этом, как отмечает Роберт Вильсон, «когда Кутузов приехал к армии, ему уже исполнилось семьдесят четыре года
[30]
, и хотя выглядел он крепким стариком, дородность и неповоротливость принуждали его даже на поле сражения пользоваться небольшой четырехколесной повозкой, которую русские называют дрожками».
