Когда самолеты со смертоносными звездами на крыльях улетают, мертвые тела растаскивают по сторонам, чтобы освободить путь для тысяч мужчин, женщин и детей, которые часами бредут вдоль железнодорожных путей, ожидая смерти других ради получения шансов выжить.
27 марта. Неожиданное изменение приказов вернуло нас назад в Дьёр. Передовые части русских вчера уже заняли город. Их сразу же выбили оттуда.
Город совершенно опустел.
Большинство жителей сбежало. Ставни на окнах, полураскрытые взрывными волнами, издают зловещие скрипы. Город душит зловоние от сырого обугленного дерева, дыма и чего-то еще, не поддающегося определению, чего-то, предвещающего катастрофу, запустение или жестокую судьбу.
Нам приказано отражать атаки авангарда советских войск, которые перегруппировываются за городскими окраинами, томительно долго для нас.
Когда мы передвигаемся к восточным воротам, чтобы занять свои позиции, обстрел артиллерией красных усиливается по нарастающей. Словно каждую минуту к обстрелу подключается новая батарея русских.
Под моим командованием около двухсот человек. Четыре дня назад меня произвели в гауптштурмфюреры (капитаны). Гордиться этим нельзя. Полк потерял три четверти офицеров. В течение последнего месяца несколько шарфюреров (унтер-фельдфебелей) стали унтерштурмфюрерами (лейтенантами).
Смешанный личный состав, которым я командую, состоит из эсэсовцев 2-й танковой дивизии СС «Рейх», только что прибывших с Западного фронта, и около сорока человек из 3-й танковой дивизии СС «Тотенкопф» («Мертвая голова»).
Все они, несомненно, составят в недалеком будущем довольно приличную груду трупов.
Внезапно я вздрагиваю. Со всех сторон слышатся тревожные крики:
– Внимание! Мины! Стойте там, где стоите!
Мощный взрыв. Затем другой…
– Свиньи! Даже не предупреждают! – кричит голос.
Когда рассеивается дым, вижу, что на земле лежат около пятнадцати сильно изувеченных тел. Высоко на дереве висит рука, оторванная вместе с рукавом. На руке часы на ремешке, возможно, они еще тикают. Стены облеплены останками безымянных солдат.
Рядом со мной эсэсовец обтирает лицо, забрызганное кровью, и ошеломленно покачивает головой.
– М-да, никогда бы… – повторяет он снова и снова.
Он еще не верит в то, что ему повезло.
При первом взрыве я рефлексивно бросился на землю. Это спасло мне жизнь. Вторая мина разорвалась лишь в десяти метрах от меня.
В который раз немецкая взрывчатка убивает немецких же солдат.
В который раз дивизионное командование забывает нас предупредить о том, что некоторые из улиц, ведущих к восточному выходу из города, минированы.
Такие ошибки на самом деле преступны. Это гнусность.
По земле ползет раненый.
– Подонки! Грязные свиньи! Грязные… – бормочет он со стоном.
Два эсэсовца подхватывают его под руки и волочат в лазарет за боевыми позициями.
За раненым тянется длинный кровавый след.
Через час мы окапываемся у дороги.
По словам лейтенанта из дивизии «Мертвая голова», авангард советских войск появился несколько минут назад. Вероятно, они ждут подкреплений. Кажется, у них нет танков. Это может быть отдельное моторизованное подразделение, действующее на свой страх и риск. И действительно, с полудня не было никаких боев в полосе между Дьёром и основными силами русских.
У нас строгий приказ. Надо держаться на своих оборонительных позициях независимо от обстановки. Очень жаль. Если бы не приказ, было бы нетрудно нанести русским удар до подхода танков.
В это время «катюши» сеют смерть среди нас так же, как шланг разливает воду. Они посылают одним залпом десятки реактивных снарядов, и, когда они одновременно взрываются на поверхности земли, во все стороны летят тысячи мелких стальных осколков с острыми как бритва краями.
Но вот подключается и их тяжелая артиллерия, бьющая веером над нашей головой. Вероятно, это означает, что атаки ждать недолго.
Мы ждем ее с нетерпением.
Нам приказано отбросить их назад!
Но как? Нас не более пяти-шести сотен в общей сложности.
Гадкое чувство, как будто попал в мышеловку.
И насколько все нелепо.
Мы слишком ослабли в эти дни, чтобы броситься на эти азиатские орды.
И все же некая холодная злоба заставляет нас скрежетать зубами. Пальцы на спусковых крючках наших карабинов. Руки крепче сжимают гранаты. Взгляды упираются в дорогу.
Сейчас мы скорчились в одиночных стрелковых ячейках, поспешно вырытых, стремясь защитить свои затылки как можно лучше. Ранение в грудь очень опасно. В шею же фатально.
Над нами с дьявольским воем пролетает около десятка самолетов.
Черные кресты! Должно быть, это новые реактивные самолеты «Мессершмитт-262». Боюсь, что они прилетели слишком поздно.
Я по уши в грязи, но вдруг испытываю сильное желание расхохотаться.
Вспоминаю инструкторов Фогельзанга, которые учили меня быстро окапываться.
Сначала делайте это, потом это.
Что за забота рыть так глубоко, чтобы ячейка стала вашей могилой установленного образца и чтобы ваше тело не сгнило так быстро, как поверх земли, а гусеницы громадных танков не превратили его в кашеобразную массу?
Думаю также, что следует принять сделанное мне еще в октябре предложение ехать во Фриденталь, близ Ораниенбурга, недалеко от Берлина, где набирают тех, кто говорит на английском языке, для какой-то спецоперации. По крайней мере, не придется глотать эту отвратительную венгерскую пыль.
28 марта. С наступлением сумерек русская артиллерия почти полностью прекратила обстрел Дьёра.
Воздух прорезают лишь случайные пулеметные очереди. Это происходит, когда патрули СС нарываются на советские разведывательные подразделения.
Мы до рези в глазах стараемся различить во тьме надвигающуюся угрозу, чувствуя, как она сосредотачивается на темной равнине.
К полуночи на востоке вдруг вспыхивает светящаяся точка, за которой следуют десять, сто, тысяча других. И почти сразу на нас надвигается ослепительная, слепящая лавина света.
Русские снова атакуют. На нас направлены лучи света от передних фар их танков и от прожекторов.
Они движутся на полной скорости.
В свете фар танков, движущихся на нас, видны металлические балки и перевернутые грузовики, призванные сдержать наступление противника.
Начинают рявкать наши 105– и 88-миллиметровые орудия. Однако артиллеристы сообщили, что располагают всего лишь десятью снарядами на орудие. Это выделенный им максимум. Они распределили также между батареями ящики боеприпасов, помеченные надписью: «Внимание! Снаряды используются только для учебных целей!»
