Тысяча один шум Вены, сейчас насилуемой и порабощаемой, доносится до нас сквозь темноту. Эти шумы смягчаются приглушенными звуками от тихого плеска воды об опоры и от столкновения обломков, уносимых течением.
Среди развалин зданий раздаются внезапные, резкие щелчки ружейной стрельбы. Короткие очереди выстрелов вдали. Открывает огонь пулемет. Пронзительный вой стреляющего противотанкового ружья, бог знает откуда. Тяжелый топот сапог по мостовой. Патруль гонится за жертвами. Грузовики рвутся вперед на полной скорости, подпрыгивая и громыхая на неровностях разбитой дороги. Тупой грохот полевых орудий как отдаленные раскаты летнего грома. Танк с работающим двигателем. Скрежет гусениц, разворачивающихся на асфальте. Крики пьяной солдатни. Пронзительные вопли женщин, которых она преследует.
Где-то выводит свою грустную слащавую музыку губная гармошка. Немецкая или русская? Кто знает?
Время отсчитывает часы. Мы ждем.
Что именно ждем, никто из нас сказать не может. Просто ждем. Человек, по крайней мере, должен делать вид, что надеется. Хотя мы в этот раз уверены, что надежды нет.
Рядом со мной тупо стонет Михаэль. Я не могу ему помочь. Не могу помочь никому. Капитан Петер Нойман! Гонимый, преследуемый, томимый страхом и холодом среди моря грязи.
Внезапно беру себя в руки. Трогаю Михаэля за плечо.
– Ей-богу, нам все равно надо попытаться. Крепись, приятель. Сейчас я ничего не слышу. Возможно, эти подонки ушли!
Стинсман не отвечает, даже не пытается подняться. Мне приходится тащить его по воде. Он ужасно тяжелый.
Наконец мы добираемся до бетонного берега канала. Как могу, взбираюсь на парапет, таща за собой Михаэля. Рано или поздно нас поймают, если он будет продолжать так выть и стонать.
С набережной не слышно никаких подозрительных звуков. У меня вдруг появляется надежда. Под покровом темноты можно даже дойти до виадука, а оттуда небольшой путь вокруг Радецкиштрассе.
– Михаэль, Михаэль, ответь мне.
Придвигаюсь к нему. Могу слышать его прерывистое частое дыхание. Внезапно во мне закипает злоба. Если бы не этот дурень, мне было бы гораздо легче вырваться отсюда. Затем сожалею о своем приступе злобы. Бедняга. Я тоже мог легко стать жертвой той пули.
– Михаэль, скажи что-нибудь! Ради бога, ты ведь жив, не так ли?
– Оставь меня. Я не могу идти. Дай мне умереть здесь, оставь меня, – выдыхает он.
Стараюсь найти в темноте его ногу. Если бы у меня был фонарик! Или хотя бы спички. Провожу рукой по его ноге. Вдруг ощущаю влажную теплую массу и зазубренные края раздробленной кости. Вздрагиваю. У него перебита лодыжка. Ниже висит ступня, повернутая в обратную сторону. Пуля, очевидно, полностью перебила кость.
Оставаться здесь нельзя.
Я обхватываю его рукой и медленно тащу к арке под парапетом. Прислонив его к стене, снимаю свою гимнастерку и осторожно подкладываю под его лодыжку.
Вдруг смутно различаю красноватое свечение развалин примерно в десяти метрах от нас.
Осторожно тащусь по камням, стараясь выбраться наверх. Останавливаясь на каждой ступеньке, прислушиваясь. Медленно выбираюсь на улицу.
Затем мое сердце замирает.
В ста метрах от меня образуют полукруг между мостом Асперн и «Уранией» около пятидесяти бронемашин и грузовиков. Возле них сидят русские, греясь у костров, которые разведены посреди улицы.
Свиньи! Они ожидают дневного света для зачистки района. Подозревают, должно быть, что здесь еще скрывается несколько эсэсовцев.
Необычно то, что они чувствуют себя в полной безопасности. Один хорошо установленный пулемет мог бы произвести настоящую бойню при такой скученности.
На противоположной стороне моста смутно различаются другие движущиеся фигуры. Они, должно быть, наблюдают за каналом. Сейчас уже слишком поздно.
Смотрю на свои часы. Около одиннадцати ночи. Только около одиннадцати? Ведь в воде мы пробыли целую вечность. Тиканья часов не слышу. Они остановились. Стало быть, сейчас час или два ночи. Через несколько часов все начнется заново. И в этот период времени надо найти выход.
Выход? Враги повсюду, рассеяны между мостом Франца и Пратерштрассе.
Проползая каждый метр с неимоверными усилиями, мне удается пронести на спине Михаэля до разрушенного здания, которое маячит в темноте на противоположной стороне причала. Железная конструкция или то, что от нее осталось, раскачивается в воздухе и погромыхивает. Кажется, здесь был ангар старой таможни или помещения какой-то пароходной компании.
В этом секторе весь день вели бой несколько взводов полков дивизии «Рейх». Находясь за заграждениями в «Урании», мы наблюдали, как самоходные орудия и танки Т-34 русских безостановочно били весь день со своих позиций. Тем, кто выжил, должно быть, удалось ранним вечером уйти.
Среди огромных груд камней и металлических конструкций различаю в темноте десяток мертвых тел, сложенных одно на другое.
Некоторое время разыскиваю на ощупь, пока не нахожу, место, где можно положить Михаэля. Он все еще тихо стонет. Несмотря на холод, с моего лица стекает обильный пот.
Измученный, потерявший надежду и на пределе сил, я опускаюсь на землю. Кромешная тьма. Но мне вдруг приходит в голову, что я мог бы перевязать рану Михаэля, если бы был свет.
С этой мыслью снова поднимаюсь.
Передвигаясь на четвереньках, я ощупываю руками мятые мундиры с запекшейся кровью, одеревеневшие лица убитых солдат. Пальцы касаются ужасных липких ран. Преодолевая отвращение, роюсь в индивидуальных пакетах трупов. Наконец после долгих поисков нахожу то, что ищу.
Спички.
Дрожащими руками вынимаю одну из коробки и чиркаю.
Ослепленный на мгновение ярким светом, держу спичку над головой, чтобы что-то видеть в могильном мраке, окружающем меня.
Стою, замерев от ужаса.
Здесь лежит около тридцати трупов эсэсовцев, иссеченных пулями и осколками снарядов. Из темноты проступают их искаженные агонией, страшными гримасами лица. Их широко раскрытые, остановившиеся глаза, казалось, устремлены к свету.
Спичка вспыхивает с шипящим звуком и гаснет. Меня снова поглощает ночь, которая теперь еще темнее и страшнее. Еще опаснее.
У Стинсмана жуткая рана, нет никакой надежды на спасение.
Мои познания в медицине весьма скромны, но я уверен, что только немедленная ампутация спасет его коленный сустав и остаток ноги.
Икра ноги уже почернела. Вода, насыщенная разлагающейся плотью и мусором, должно быть, внесла инфекцию в рану.
Чиркаю другую спичку и всматриваюсь в его лицо. Его глаза глубоко ввалились. Кожа пожелтела и приобрела восковой оттенок.
Он следит взглядом за моими движениями. Но вот замечаю, что его губы дрогнули.
