Некоторым подчиненным Даллеса положение Пастернака лишний раз напоминало о неспособности Запада влиять на события в Советском Союзе и Восточной Европе. «Возмущенные отклики
[664]
не могут скрыть от сознания свободного мира чувства его бессилия в деле дальнейшей либерализации внутри блока, — утверждалось в служебной записке, адресованной Даллесу. — Любые дальнейшие попытки с нашей стороны изобразить личные испытания Пастернака триумфом свободы лишь, как в случае с Венгрией, усилят трагическую иронию, которая наполняет их».
Даллеса слова подчиненных не убедили. Через несколько дней, на встрече в Управлении оперативного контроля Совета национальной безопасности прошла «серьезная дискуссия
[665]
о действиях, предпринятых США, и о возможных мерах» в связи с делом «Живаго». Раньше ряд сотрудников рекомендовал Даллесу воспользоваться подведомственными ЦРУ активами, чтобы «вдохновить» антисоветскую прессу
[666]
и поощрить «левацкую прессу и писателей» на Западе выразить свое возмущение.
Замешательство Запада не удивило Москву. Гораздо больше Советский Союз тревожили заявления «буржуазных писателей» и представителей высших эшелонов власти, таких как Джон Фостер Даллес, которые вредили репутации страны среди друзей и союзников, в том числе там, где СССР ожидал встретить сочувствие.
В Ливане «дело Живаго» освещалось на первых полосах газет, и ЦРУ одобрительно замечало, что в передовице газеты «Аль-Бинаа» писали, что «свободная мысль и диалектический материализм
[667]
не идут рука об руку». В марокканском ежедневнике «Аль-Алам», который редко критиковал Советский Союз, написали: в чем бы Советский Союз ни обвинил Запад в будущем, он «никогда не сможет отрицать давление на Пастернака». «Таймс», выходящая в Карачи, назвала обращение с писателем «позором».
Бразильский писатель Жоржи Амаду сказал
[668]
: исключение Пастернака из Союза писателей продемонстрировало, что страной по-прежнему управляют, как во времена сталинизма. Бразильская газета «Ультимо Ора»
[669]
, которая ранее поддерживала хорошие отношения с Советским Союзом, назвала произошедшее «культурным терроризмом».
Ирландский драматург Шон О'Кейси в знак протеста против решения Союза писателей СССР писал в «Литературную газету»: «Как друг вашей замечательной страны
[670]
с 1917 года, прошу отменить приказ об исключении… В каждом художнике живет анархист, как сказал Бернард Шоу в одном из предисловий, а художнику следует многое прощать».
Исландский писатель Халлдор Лакснесс
[671]
, нобелевский лауреат и председатель Общества исландско-советской дружбы, послал телеграмму Хрущеву: «Прошу вас, как хладнокровного государственного деятеля, воспользоваться своим влиянием и смягчить злобные нападки, полные сектантской нетерпимости, на старого заслуженного русского поэта Бориса Пастернака. Зачем легкомысленно возбуждать в данном вопросе гнев поэтов, писателей, интеллектуалов и социалистов всего мира против Советского Союза? Прошу избавить друзей Советского Союза от непонятного и в высшей степени недостойного зрелища».
«Исландия
[672]
? — спросил Пастернак, узнав о телеграмме. — Исландия, но, если бы вмешался Китай, это помогло бы?» На самом деле история привлекла много внимания в Азии, особенно в Индии, неприсоединившейся стране, сохранявшей тем не менее прочные связи с Советским Союзом. Премьер-министр Джавахарлал Неру в 1955 году посетил Советский Союз, а Хрущев на следующий год ездил в Индию. Отношение к Пастернаку возмутило ведущих индийских писателей, в том числе коммунистов. На пресс-конференции в Нью-Дели Неру выразил общую тревогу, сказав, что Индия страдает из-за ежедневных оскорблений
[673]
. «Мы считаем, что, если известный писатель
[674]
высказывает мнение, которое противоречит господствующим в его стране взглядам, то он должен пользоваться уважением, а не подвергаться каким-либо ограничениям», — заявил он. История повредила и советским дипломатическим культурным связям
[675]
. В норвежской прессе требовали, чтобы правительство аннулировало недавно подписанную программу культурного обмена. Шведские официальные лица угрожали отложить на неопределенный срок программу молодежного обмена. 28 австралийских писателей в открытом письме утверждали, что все будущие культурные и научные обмены будут зависеть от полной реабилитации Пастернака как гражданина и как писателя.
Международная реакция оказалась нежелательной, и в Кремле захотели найти выход из кризиса. Получив письмо Пастернака, Хрущев приказал остановиться: «Хватит. Он признал свои ошибки
[676]
. Прекратите». Условия оставляли на усмотрение функционеров.
В то время как в Доме кино готовилось новое осуждение Пастернака, Поликарпов стремился как-то замять дело. Хесин, который недавно так холодно принял Ивинскую, позвонил ей накануне собрания в квартиру ее матери, где она пыталась хоть немного выспаться (за передвижениями Ивинской пристально следили). Хесин излучал фальшивое дружелюбие.
«Ольга Всеволодовна, дорогая
[677]
, вы — умница, письмо Б. Л. получено, все в порядке, держитесь. Должен вам сказать, что сейчас нам надо немедленно с вами повидаться».
Ивинскую звонок чрезвычайно разозлил; она сказала Хесину, что не желает иметь с ним ничего общего. Тогда трубку взял Поликарпов. «Мы вас ждем, — сказал он. — Сейчас мы подъедем к вам на Собиновский, а вы накиньте шубку и выходите, мы все вместе поедем в Переделкино: нужно срочно привезти Бориса Леонидовича в Москву, в Центральный комитет».
