По всей округе стояли тыловые части и подразделения фронта, именуемые: «хозяйство Иванова», «хозяйство Петрова», «хозяйство Туманяна». Встреченные нами солдаты и офицеры из этих хозяйств говорили, что ни о каком противнике где-то поблизости нет ни слуху ни духу.
Что ж, будем отдыхать и набираться сил для завершающих ударов по врагу. Стало смешным заявление самонадеянного юного офицерика, взятого в плен на том «чирье»: «Жукову отдадим Берлин, но Толбухина утопим в Дунае. Из Венгрии мы не уйдем!»
Отдыхать нам не пришлось.
Через два часа после прибытия в Гебельяроши командиров подразделений вызвали в штаб на совещание. Командир полка был необычно взволнован. Он даже не стал выслушивать наши доклады о марше. Нетерпеливо глянув на часы, сказал:
— Время дорого, побережем его. На внешнем фронте обстановка осложнилась. Противник по-прежнему рвется к Будапешту. Танковыми дивизиями из района Секешфехервар он нанес удар на узком участке фронта, пытаясь прорваться к окруженным вдоль Дуная с юга. Частью сил ему удалось выйти к городам Дунапентелеку и Дунафельдвару.
Ниделевич говорил отрывисто, как бы рубил фразы.
— Об отдыхе забудьте. Его не будет. 12-я и 63-я дивизии корпуса уже ведут тяжелые бои. В районе обороны нашей дивизии пока тихо. Но не сегодня-завтра, а может, через несколько часов гитлеровцы появятся здесь. Тактика их известна: дадут по зубам в одном месте, они лезут в другое.
Командир полка медленно обвел глазами командиров подразделений, останавливая взгляд на каждом. Он как бы спрашивал взглядом: «Готов ли ты выдержать, выстоять?»
— Готовность всей обороны — три часа. Закапываться глубже. Не новички, знаете: лопата поможет нам выстоять.
Столь же кратким был и замполит. Антон Яковлевич познакомил нас с воззванием Военного совета фронта к личному составу корпуса. В воззвании отмечалось высокое мужество и стойкость в обороне, высказывалась уверенность, что казаки с честью выполнят новую трудную боевую задачу. Военный совет требовал: «Стоять насмерть и не допустить прорыва немецких танков в Будапешт!»
— Во всех подразделениях, — глухим голосом говорил Антон Яковлевич, — сегодня, сразу же по прибытии отсюда, провести партийно-комсомольские собрания и напомнить всем коммунистам и комсомольцам, что у них есть лишь одна привилегия — в бою быть впереди всех.
Позднее оказалось, что эту «привилегию» он ровно через сутки начнет с себя.
Что и говорить, на душе стало тревожно. В батарее меня ждали командиры взводов и минометных расчетов. Они немало удивились, когда я стал рассказывать об обстановке.
На марше я основательно простыл. Чувствовал себя скверно. Шумело в голове. Поднялась температура. Во всем теле — недомогание и слабость. Вот уж не ко времени. Говорил с частыми остановками, перемогая боль, много курил. Мое столь необычное состояние, наверное, заметили офицеры и сержанты и приняли его за трудносдерживаемое волнение. А я искал слова, которыми можно было вселить всем уверенность в нашем успехе.
— Друзья, — говорил я, — настал час последнего тяжелого испытания. Военный совет фронта, командование корпуса и дивизии надеются, что мы, казаки-гвардейцы, на пути гитлеровцев встанем непробиваемой стеной. И если придет такая нужда, то будем готовы лечь костьми на этом рубеже. Если мы не выстоим, то все прошлые заслуги не спасут нас от позора…
Расстегнув воротник гимнастерки — трудно было дышать — и затянувшись самокруткой в палец толщиной, я отвернулся и долго смотрел куда-то за горизонт. Вокруг стояла напряженная тишина. Слышно было дыхание подчиненных. О моем состоянии, видать, догадался старшина батареи Чернышев.
— Товарищ гвардии капитан, полстакана спирту — и полный порядок, — услужливо предложил он, — верное средство, я сейчас…
— Отставить! Спирт побереги, старшина, для других целей.
— Для каких?
— Им будем отмечать разгром фашистов.
Напряжение как-то само по себе спало. Заговорили буднично и просто о том, что боеприпасы из бричек взвода боепитания надо распределить по взводам и развести на огневые позиции, а брички послать в дивизию за новым запасом, что всем казакам выдать не менее как по пятку противотанковых гранат и по возможности больше патронов, что на огневых позициях установить дополнительно пулеметы и продолжать земляные работы.
Часа через два я принял доклады командиров взводов о готовности к бою. Готовность эту я и сам видел, побывав на огневых позициях. Казаки хорошо окопались, замаскировали минометы, приготовили боеприпасы и как-то сами подтянулись.
На огневой позиции второго взвода созвали партийно-комсомольское собрание. Коммунисты и комсомольцы в батарее составляли 90 процентов. Собрание было коротким, 20–30 минут, не более. Все уже знали, о чем пойдет речь. Постановление приняли предельно лаконичное:
«Слушали: Задачи дня. Информация парторга т. Рыбалкина.
Постановили: 1. На занятых рубежах стоять насмерть. 2. Коммунистам и комсомольцам примерной работой в бою увлекать всех казаков».
Был еще второй вопрос — прием в партию. Заявления подали четверо: командир минометного расчета из первого взвода сержант Федор Дмитриевич Терещенко, минометчики из второго взвода Мизгари Туктымышев, Абдул Курбанов и Гулялий Гулялиев. Все они решили в этот, может быть, смертельный бой пойти коммунистами.
Федор Терещенко, щупленький и тоненький, с удлиненным смуглым лицом украинец, в свои двадцать лет выглядел подростком. Был он по-деревенски стеснительным и робким. Любил слушать, что говорят другие, сам же разговор никогда не начинал. Военную службу «Хведор» — так называл себя казак — начал в расчете Никифора Комарова, у которого он был в «минометной команде» во время оккупации. Комаров знал, на что способен этот робкий парень. Он сразу определил его первым номером — наводчиком. Помню, я тогда усомнился в физических возможностях хлопчика и сказал Комарову, что ваш Хведор едва ли справится с обязанностями наводчика, которому ко всему прочему надлежит таскать ствол миномета, а он, милый, весит ни много ни мало почти два пуда.
— Ничего, — ответил рассудительный Комаров, — Федя на вид только дохленький, а жилы у него крепкие.
Федор оказался расторопным и упрямым казаком. За глубокое знание материальной части и умелую боевую работу после первой же учебной стрельбы, когда цель была точно накрыта, он удостоился ефрейторского звания. Однако повышение свое он воспринял без каких-либо взволнованно радостных эмоций, словно так оно и должно быть. В первых боях наводчик был награжден медалью «За отвагу». Работу свою он делал с выдержкой и спокойствием, как делал бы любую крестьянскую. За виртуозную и точную стрельбу при отражении яростных атак гитлеровцев под селами Новая Каракуба и Капитоновка Терещенко был награжден орденом Славы III степени. Награды он принимал как само собой разумеющееся: «Заработал — получи».
В бою под Орлянском был тяжело ранен командир расчета Николай Евдокимов. Командир взвода решил заменить его ефрейтором Терещенко. Тот лишь пожал плечами и пошел принимать расчет. Там по-хозяйски огляделся и сказал:
