Вернувшись в промоину, я улегся на прежнее место. Хотелось спать. Мне показалось, что я слышу какой-то гул. Потом решил было, что это кажется из-за усталости и нервного напряжения. Но нет — выхожу из укрытия, и моим глазам представляется потрясающая своей жутью картина: по длинному оврагу, куда спускаются эти промоины, идет многотысячная толпа наших бойцов, некоторые с поднятыми руками. В плен! Эти вчерашние подтянутые бойцы выглядят неузнаваемо. Ссутулившиеся, они смотрят себе под ноги, будто что-то высматривая на земле. У всех сосредоточенный вид, и все молчат. Только раздаются звуки ударов подкованных сапог и ботинок о землю. Некоторые в хлопчатобумажном обмундировании, большинство в шинелях, без головных уборов, многие без ремней. Вот у одного тощий вещмешок за спиной, вот еще один боец с полупустым вещмешком. А у этого плоский котелок на ремне и ложка торчит из голенища. У крайнего красноармейца хлястик шинели болтается на одной пуговице. Никто ни с кем не разговаривает. Слышен только топот тысяч ног…
Мы, вышедшие в овраг, возвращаемся на прежние места в промоине. Топот затихает, а потом становится совсем тихо. Картина сдачи в плен меня потрясла. Лежу на земле, чувствую какой-то нервный надлом. Хотя бы мне хватило душевных сил выдержать все это! В какой уж раз перебираю в голове все варианты выхода из этого безвыходного положения. Снова и снова напоминаю себе истину: для меня плен исключен. Для меня плен — это смерть…
Мы продолжаем идти тем же быстрым шагом. Позже, когда стало светлей, я начинаю различать лица идущих. Вот в передней шеренге идут четыре немолодые женщины в телогрейках, по-видимому, врачи, а дальше идут двое с восточными лицами, они совсем молодые, с усиками, а этот лейтенант-артиллерист с небольшой группой бойцов, уж точно еврей, но в основном, как и во всей нашей армии, идут русские. Сзади, несколько отстав от основной группы, идут раненые, которые в состоянии двигаться.
Стало светло, местность все понижается, и в дальней дымке угадывается лес. Полковник вновь подает команду, чтобы двигаться правее. Я стараюсь выполнять его команду, ухожу вправо. Вдруг спереди, слева и справа одновременно раздается пулеметная стрельба. Сразу видны следы трассирующих пуль, слева — розовые, справа зеленые. Трассы пересекаются сначала далеко впереди нас, а затем приближаются. Проносится ужасная мысль: да ведь они нас всех здесь уложат. Но вот непонятное, прямо чудо: когда до нас осталось трассирующим линиям огня совсем мало, оба пулемета одновременно замолкли. Можно предположить, что пулеметчики немецкие пытались нас задержать, но их нервы не выдержали нелогичных действий все продолжающей двигаться толпы. Мы продолжали идти молча и быстро к теперь уже ясно видимому внизу лесу, мимо котлованов для автомашин и танков, в которых теперь лежали по двое-трое раненые, неспособные двигаться.
Справа от меня кто-то кричал:
— Братцы, помогите! Лошадь… Помогите, братцы!..
Я замедлил шаг и обратил внимание на рослого красноармейца, у которого не было левого сапога, левой штанины брюк, и вся нога была забинтована. Он опирался на винтовку. По-видимому, несмотря на ранение, он решил выходить из окружения, но дальше идти не смог. Поэтому, заметив невдалеке пасущуюся лошадь, просил всех, чтобы ему подвели эту лошадь. Он увидел, что я обратил на него внимание, и начал умолять меня:
— Браток, родной, лошадь… Подведи лошадь…
Я закинул бойца на лошадь, сильно ударил ее карабином. Раненый пригнулся к холке, и лошадь медленно, прихрамывая, пошла. Я отстал от всех и теперь бежал что было сил, догоняя. Догнав тех, с кем выходил из окружения в эту, с 25 на 26 мая, ночь, я оглянулся. Показалось, что лошадь уже чуть увереннее несет своего седока, склонившегося к холке…
Пройдя немного по лесу, мы оказались у воды. Вот он, наконец, Северский Донец… Когда я подошел к реке, полковник-кавалерист, который вел нас, сидел на пеньке у воды и рассматривал карту. Люди вытянулись цепочкой и пошли лесом по тропинке влево вдоль реки, то есть вверх по отношению к течению. Я задержался возле полковника, где осталась большая группа тех, кто шел с нами ночью. Сюда же подошли два бойца, которые рассказали, что они были выше по течению и не решились переплывать реку из-за весенних разливов, подводных течений, сильных завихрений воды с воронками, что там тонут даже хорошие пловцы и утонул генерал. Ко всему еще не дают покоя немецкие автоматчики. Полковник, рассматривая карту, сказал:
— Так вот, в двух километрах ниже по реке находится мост.
И все потянулись вдоль реки вниз. Вскоре увидели мост. Это было крепкое деревянное сооружение, к которому подходила проселочная дорога. Деревянное покрытие моста с нашей стороны в месте подхода воды было сорвано. Были видны деревянные опоры большого диаметра. Дальше на мосту сохранились отдельные доски, а начиная с середины, мост практически был цел. Похоже было, что его не пытались взрывать, а просто ледоходом и паводком снесло часть его покрытия. Течением к мосту прибило множество убитых лошадей. Мы стали перебираться на противоположный берег. Вот так — где по трупам лошадей, то опираясь на сваю, то по уцелевшей доске — перебрались через реку…»
26–28 мая. Последние попытки прорваться из окружения. Русские парашютисты. «Утром 26 мая, когда яркое солнце поднялось и заблестело на востоке, с юго-запада прибыла эскадра „Штук“, — переходит к рассказу об апофеозе попыток прорыва В. Вертен. — Когда она разворачивалась над позициями дивизии, солдаты радостно приветствовали ее из своих нор. Затем самолеты с пронизывающим воем сирен обрушились на Крутоярку и Балку Михайловку. Взрывы бомб заглушали весь остальной шум боя. Как грозовое облако, клубился чад взрывов над вражескими позициями. Четыре часа продолжался налет авиации, ломая сопротивление врага. Противник нес ужасающие потери. Оставшиеся в живых были парализованы ужасом. С 11.00 противник начал бежать на юг. Более мелкие группы уходили на юго-восток. Дивизия начала преследование. Вместе с 23-й танковой дивизией в 12.00 начала наступление боевая группа Штрельке, 1-й батальон 79-го стрелкового полка Воты (I./SRgt.79, Wota) и 1-й батальон 64-го стрелкового полка Фондермана (I./SRgt.64, Fondermann) с танковой ротой Мюллера. В 13.30, после жесткой борьбы, I./79 проник в Крутоярку и зачистил населенный пункт. Также свалилась и Лозовенька, и остатки сил врага были уничтожены.
Поле боя было усеяно грузовыми автомобилями, крестьянскими повозками, оружием и инвентарем всякого рода; вместе с трупами лошадей лежали мертвые и тяжелораненые русские. Противник выходил из оврагов и сдавался „шестнадцатым“. Переводчик спросил у двух пойманных офицеров штаба, каково их мнение об исходе войны. Они держались гордо и уверенно отказались от ответа. После первой, поверхностной, зачистки поля боя было взято в плен 6225 человек. Еще много групп, готовых к капитуляции, находилось перед фронтом, но достигнутые нами линии не могли быть перейдены. Гарантированная добыча для приближающейся с запада 6-й армии? Полки русских были предоставлены сами себе
[386]
.
