Удивительно тихо. Ни единый выстрел не нарушает тишины, что окутывает дома и развалины. Иногда, прижимаясь к стене, семенит куда-то одинокий прохожий и исчезает в переулке, или же, нагруженный баулами и тюками, спешит в бомбоубежище. Узкая тропка, протянувшаяся под мостом в том месте, где он отгорожен от реки решеткой, вся изрыта, и в земле устроены два окопа. Поверх одного лежит старая деревянная дверь, вокруг разбросаны камни.
Я поднимаюсь и подхожу к решетке, наблюдая за тем, как темный поток катит свои журчащие волны. Мои мысли тотчас уносятся прочь вместе с ними. В такие моменты забываешь, что ты на войне. Никакой перестрелки на улицах, ярко светит солнце, одни лишь руины напоминают о том, что это все же война. После нескольких дней страданий и смерти такой миг тишины и умиротворения воспринимается как дар божий. Увы, в любой момент он может взорваться грохотом орудий, извергающих на нас всю ярость разрушения.
Мост изогнулся надо мной и тянется к другому берегу. Под ним протянулись водопроводные и газовые трубы, а также электрические кабели толщиной в руку. Иногда, негромко хлопая крыльями, над водой низко пролетает чайка.
Неожиданно тишину этого божественного весеннего утра нарушает звук выстрела. Я кидаюсь на землю, оттягиваю в сторону дверь и скатываюсь в окоп. После чего осторожно поднимаю голову и смотрю на противоположный берег. Грохочет новый выстрел, и пуля впивается в мост. Из окна в башне ратуши высовывается человеческая фигура, однако, не успев толком показаться, исчезает внутри. Я осторожно достаю из окопа штурмовую винтовку, кладу ее на сетку забора, устанавливаю расстояние и переключаю на автоматический режим стрельбы. Затем беру на прицел окно, жду и, когда фигура появляется вновь, жму на спусковой крючок. Фигура исчезает. Я по-прежнему держу окно на прицеле и жду. Пока никаких звуков и никакого движения, и я позволяю себе расслабиться. Вылезаю из окопа и задвигаю на место дверь.
Вновь все тихо — так тихо, что с трудом верится, что среди этих развалин все еще есть живые люди. Неожиданно я вспоминаю про своих товарищей. Их нигде не видно. Неужели я снова один, а они уже перешли на другую позицию? Или, может, они забыли про меня? Я осторожно поднимаюсь по ступенькам моста. Прямо посреди улицы стоит пулемет, рядом с ним никого. Вокруг ни одной живой души. Впрочем, нет, кажется, на мосту виднеется пара знакомых армейских ботинок. Я иду к ним. Солдат на мгновение поднимает на меня глаза, однако затем снова переводит взгляд на противоположный берег. Я спрашиваю его, не видел ли он моих товарищей, которые шли вместе с пожарным. Он говорит, что не видел. По его словам, он тут на мосту один и ему дано задание сдерживать любые попытки неприятеля перебраться на этот берег.
Через мост торопливо переходит мужчина в гражданской одежде и останавливается рядом с нами. Русские мирных жителей не останавливают, и они могут свободно переходить с берега на берег. Стреляют только в солдат. По словам мужчины, в домах на том берегу русских еще нет. Вражеские подразделения, включая женские батальоны, удерживают только ратушу и здания рядом с железнодорожным мостом.
У заграждения на дальнем конце моста появляется солдат и перебежками перебирается на нашу сторону. Время от времени, ведя за собой ребенка, по мосту проходит нагруженная сумками женщина, чтобы тотчас юркнуть или в переулок, или в одно из бомбоубежищ, устроенных рядом с мостом на обоих берегах реки. На том, что на нашей стороне, яркой белой краской написан пропагандистский лозунг. В угловом доме на той стороне — кстати, его верхний этаж сгорел — балкон навис над улицей, словно вот-вот обрушится. На ветру, со звоном ударяясь о стену, раскачивается облупившаяся жестяная вывеска пивной. Огромная площадь, ведущая к мосту, словно вымерла, окруженная со всех сторон руинами. Руины — символ нашего времени. И лишь два чудом уцелевших здания одиноко высятся над грудами битого кирпича.
На другой стороне появляется еще один солдат и спешит к нам, время от времени останавливаясь позади опор. Неожиданно заговорил пулемет, поливая огнем перила моста. Я перебегаю улицу ко входу в бомбоубежище, спускаюсь вниз на несколько ступенек и занимаю боевую позицию. Мужчина в штатском, стоявший со мной рядом, садится возле меня на ступеньки. Затем мы поднимаемся и осторожно выглядываем, обратив взгляды на мост. Пулеметная очередь не думает утихать. Позади меня ступени резко уходят в подземелье. Где-то внизу мерцает тусклый свет и виднеются темные фигуры. По ступенькам медленно поднимается бледная санитарка и становится рядом с нами. «Пожалуйста, уходите, — говорит она. — Здесь женщины и дети, которые не были на воздухе вот уже несколько дней. Еды для них тоже почти не осталось. Прошу вас, выйдите на улицу. Если русские придут сюда и застанут в убежище солдат, они всех уничтожат». Но мы не обращаем внимания на ее слова. Мы молчим, хотя я не осмеливаюсь смотреть по сторонам. Пулемет продолжает поливать улицу огнем, так что выходить из убежища нет смысла. Что до людей, которые здесь сидят, то, если на них не смотреть, их здесь вроде бы как и нет.
Пулемет наконец умолкает. Вновь воцаряется тишина, и мы выходим на улицу. Бледная санитарка остается стоять в дверном проеме, словно пытается прикрыть собой всех страждущих, которые находятся там внизу, защитить их от страданий, которые несет с собой война. Солдат, что бежал к нам по мосту, неподвижно лежит на земле. Еще одна перебежка — и он был бы у цели. Его винтовка валяется рядом. Пулемет у входа на мост по-прежнему стоит с угрожающим видом, этакая машина смерти, которая ждет своего часа, чтобы обрушиться на людей. Однако солдат, который защищал мост, тоже мертв. Он лежит на ступеньках, мне кажется, будто ему размозжили голову молотком.
Над нами, хлопая крыльями, кружатся чайки, а потом уносятся прочь, следуя за течением реки. Волны негромко плещут о бетонную набережную, и на серо-зеленой поверхности то там, то здесь появляются белые гребни пены. Молчаливые руины застыли на солнце, жестяная вывеска на пивной звякает о стену. Солнце сияет над вымершими домами и улицами на том берегу, играет бликами на уцелевших окнах, на ветру колышутся вывешенные в них белые полотнища.
Я медленно бреду по ступенькам к набережной. Сами ступеньки все в оспинах от попадания пуль и осколков. Справа траншеи тянутся вдоль улицы до самых стен «Дойче Индустри Верке». Там река скрывается за поворотом. Здание с подвалами, в котором мы на какое-то время останавливались прошлой ночью, одиноко стоит между мостом и заводом. Его верхний этаж обрушился, отчего само оно напоминает пень. Там, где когда-то был верхний этаж, виднеется сгоревший бойлер. Он накренился, грозя вот-вот обрушиться и увлечь за собой остатки стены. От других когда-то стоявших здесь зданий остались лишь прямоугольники фундаментов и очертания заваленных битым кирпичом подвалов. По всей этой пустыне прочерчены зигзаги траншей, которые уходят куда-то под дома.
Я снова застываю у воды, завороженный всплесками волн. Тихо, светит солнце, и мне начинает казаться, что сейчас воскресное утро и никакой войны нет. Даже руины не портят этой мирной картины, потому что они давно уже стали частью повседневной жизни. Там, на другом берегу, война уже закончилась. Река — это узкая полоска ничейной земли. На той стороне люди могут свободно вздохнуть после ужасов войны, даже если сама война еще рядом. Свидетельство тому — вывешенные из окон белые тряпки.
