А здесь? Жители этого несчастного города по-прежнему сидят в катакомбах и подвалах и продолжают надеяться на мир, который кажется почти недостижимым. Для них будущее несет в себе угрозу, оно страшное и жуткое, как черная, непостижимая умом пустота.
Из убежища на той стороне реки появляются две фигуры и идут к реке. Я наблюдаю за ними с интересом, словно они уже больше не люди, а пришельцы с другой планеты. Они медленно подходят ближе, мужчина и женщина. Чем они ближе, тем лучше я различаю их лица. Оба стары, с седыми волосами. У женщины в руках старомодный черный ридикюль, на голове — такая же старомодная шляпка. Мужчина без головного убора и тоже сед. Они останавливаются напротив меня под мостом. Справа от них несколько ступеней ведут к воде, где находится небольшая лодочная пристань. Они смотрят на меня через реку, но словно не замечают. Мы стоим друг напротив друга, два мирных жителя и солдат, и река разделяет нас, как будто представителей разных миров. Затем они делают движение. Мужчина открывает калитку в решетке, которая отсюда почти не видна. От решетки до воды всего один шаг. Сначала мне кажется, будто они пытаются пройти в какой-то потайной бункер, который мне с моего места не виден. Затем в калитку проходит женщина. Мужчина медленно следует за ней и закрывает за собой калитку. Они стоят у самой воды на каменном бордюре, который резко обрывается к воде. Они берутся за руки и целуют друг друга. Я по-прежнему наблюдаю за ними, не понимая, что, собственно, происходит. Неожиданно они прыгают в воду. Лица их спокойны, в них никакого страха, словно они оба уже не принадлежат этой жизни. Мужчина выпускает руку своей спутницы и ныряет в глубину. Женщина следует его примеру и тоже уходит под воду. К поверхности воды поднимаются пузыри. Где-то посередине реки всплывает одинокая шляпка, и течение уносит ее дальше. Спустя некоторое время всплывает спина мужчины, прямая, словно доска. Кажется, будто он силой удерживает под водой лицо. Женщину относит чуть в сторону, хотя она все еще касается мужчины. Вращаясь, словно в танце, они остаются посреди реки, но течение медленно увлекает их дальше. Они кажутся темными пятнами на серо-зеленой поверхности Хафеля. Вскоре они исчезают из вида. Река все так же катит свои воды, будто ничего не произошло. Я тру глаза, желая убедиться, что мне это не привиделось. Вдалеке, вращаясь, плывет по течению темным пятном шляпка с белой вуалью.
Я стою, не в силах пошелохнуться. Первое, что приходит мне в голову, — может, мне тоже нырнуть вслед за ними, чтобы спасти? Но они явно не хотят больше жить, так что моя попытка была бы просто бессмысленна. Затем я вспоминаю, что мне вчера рассказал один солдат про мост в Нордхафене, который предстояло взорвать. Когда об этом стало известно, люди пошли и встали на него, женщины с младенцами на руках, матери с плачущими детьми, старики и подростки, даже солдаты, и все, как один, отказывались сдвинуться с места. Не помогали никакие уговоры, никакие угрозы. Они продолжали стоять и не слушали, что им говорят, тупо глядя в воду — и так до того момента, когда на берегу показался первый танк и мост был взорван. Медленно поднялось темное облако, ввысь взметнулись языки пламени, и в этом огненном облаке люди стали падать в воду. Вчера я не поверил его рассказу, зато сегодня верю.
Я гоню от себя эти мысли и иду дальше вдоль набережной. Мне нужно хоть кого-нибудь увидеть. Я поднимаюсь к мосту и смотрю на тела убитых, затем иду по улице мимо бункера. Здесь вдоль стен домов вырыты траншеи, а сами стены украшает написанный яркой краской лозунг «Мы роем ради победы!».
Я продолжаю шагать вдоль улицы и сворачиваю за угол. Передо мной ворота «Дойче Индустри Верке». У ворот на скамейке, рядом с проходной, сидит старый сторож. Заслышав мои шаги, он поднимает глаза. Я спрашиваю его, не знает ли он, куда ушел мой отряд, если, конечно, он видел моих товарищей. Сторож не знает. Он понятия не имеет, где они могут быть. Затем он просит у меня еды. Он уже два дня не уходил с завода, и все это время у него во рту не было ни крошки. Я достаю из кармана банку тушенки и кладу ее ему в руку. Кто знает, понадобится ли она мне? Сторож роется в карманах и протягивает мне черные сигары. Затем я иду вдоль улицы, по которой рано утром шагал вместе с моими товарищами. В дверном проеме одного из домов стоит мужчина в грязной рабочей одежде. Я спрашиваю у него огоньку, и он протягивает мне спичечный коробок. Я закуриваю, неторопливо, но глубоко втягивая в себя дым. Затем из дома выходит женщина, а с ней еще двое мужчин. За редким исключением дома на этой улице почти не пострадали. Затем неожиданно вдалеке слышится рев. Сначала кажется, что это просто сильный ветер, почти ураган. В следующее мгновение улицу заполняют шипение и вой. Я ныряю в дом, вытягиваю пистолет, словно он спасет меня от того, что сейчас произойдет, я бросаюсь ничком на пол. Неожиданно становится так темно, что я ничего не вижу. Но в воздухе по-прежнему раздается лишь шипение, вой и грохот разрывов. Земля содрогается, словно хочет разверзнуться бездонной пропастью. Отовсюду сыплются песок и камни, они больно бьют меня по спине, стучат по стальной каске. В ушах стоит оглушающий рев, и я не могу собраться с мыслями. Я просто лежу на полу и жду конца.
Постепенно тьма рассеивается, и неожиданно воцаряется тишина. Я встаю. Моя одежда сера от пыли и песка, мой пистолет весь в грязи. Позади меня кто-то поднимается с грязного пола. То здесь, то там среди груд штукатурки и битого кирпича поднимаются человеческие фигуры. Стекла в дверях разбиты, в потолке зияют дыры, стены местами обрушились. Задняя дверь треснула пополам. Я через нее выхожу на солнечный свет и оказываюсь посреди типичного городского заднего двора с узкой полоской газона. Здесь есть перекладина для выбивания ковров, в углу — забитый до отказа мусорный бак. Позади них — строение, вернее, то, что он него осталось. Дерево тоже разнесено в щепки. Неожиданно кто-то легонько стучит меня по плечу. Я оборачиваюсь. Эта та самая женщина, с которой мы только что разговаривали. Ее волосы все грязи, словно в сахарной вате. «Спускайтесь за мной в подвал и отдохните», — говорит она. Я, не раздумывая, иду вслед за ней, и она ведет меня в подвал.
Мы спускаемся по ступенькам, открываем железную дверь бомбоубежища, закрываем ее за собой и оказываемся в кромешной тьме. Постепенно наши глаза привыкают к темноте, которую нарушает лишь слабый огонек свечи. Сидящие поворачивают головы в нашу сторону и, не говоря ни слова, смотрят на нас. Затем кто-то подталкивает ко мне стул, и я сажусь.
Подвал до отказа набит корзинами и домашними вещами. На тюках с постельным бельем спят дети, взрослые молча сидят на стульях и ящиках, прислушиваясь к звукам, которые доносятся с улицы. Это единственные, еле слышные звуки в этом помещении. Время от времени кто-то тихо переговаривается. Помещение подвала просторное, но забито вещами до отказа. Деревянные бревна служат импровизированными подпорками потолку, создавая ощущение безопасности, однако в случае артобстрела от них не будет никакого толку. Иногда кто-то поднимается с места и открывает дверь, чтобы выйти наружу, или же быстро возвращается в квартиру, сварить себе кофе или детям кашу. Женщины ждут их и могут вздохнуть с облегчением лишь тогда, когда муж, целый и невредимый, возвращается в подвал. Лица людей бледны, как маски смерти. Время от времени кто-то из детей начинает плакать, и усталый голос шепчет ему ласковые слова, а затем вновь становится тихо. Какой-то старик возвращается в подвал, держась за голову. Между пальцами у него сочится кровь. Ноги его подкашиваются, и он падает на землю. Какая-то женщина кричит, причитает, стонет — все одновременно. К ней бросаются еще несколько женщин и совместными усилиями сажают раненого на стул. Ему накладывают на голову толстую повязку, которая быстро пропитывается кровью. Голову раненого снова бинтуют. Вскоре остаются видны только глаза и нос. Стонущая женщина наконец успокоилась и теперь вычитывает мужа за то, что тот выходил из убежища.
