Военной доктриной Фрунзе называл
«принятое в армии данного государства учение, устанавливающее характер строительства вооруженных сил, методы боевой подготовки войск, их вождение на основе господствующих в государстве взглядов на характер лежащих перед ним военных задач и способы их разрешения, вытекающие из классового существа государства и определяемые уровнем развития производительных сил страны».
Иными словами, сначала надо разобраться, к какой вой не мы будем готовиться,
«должны ли мы утвердиться на идее пассивной обороны страны, не ставя и не преследуя никаких активных задач, или же должны иметь в виду эти последние. От ответа на этот вопрос зависит «весь характер строительства наших вооруженных сил, характер и система подготовки одиночных бойцов и крупных войсковых соединений, военно–политическая пропаганда и вся вообще система воспитания страны».
Для Фрунзе, убежденного марксиста, ответ ясен. Он и мысли не допускал о мирном сосуществовании двух разных типов государств:
«Между нашим пролетарским государством и всем остальным буржуазным миром может быть только одно состояние долгой, упорной, отчаянной войны не на живот, а на смерть… Самим ходом исторического революционного процесса рабочий класс будет вынужден перейти к нападению, когда сложится благоприятная обстановка».
Если докопаться до первоисточника, то здесь Михаил Васильевич дословно цитирует резолюции Второго конгресса Коминтерна. Исходя из вышесказанного, политическая часть военной доктрины
«не может не быть активной в самой высокой степени».
Вывод: необходима безоговорочная милитаризация всей жизни государства,
«энергия и воля страны должны быть направлены по–прежнему на создание и укрепление нашей военной мощи»,
сознание каждого жителя
«должно быть пропитано той мыслью, что наша страна по–прежнему находится в положении осажденной крепости и будет в нем находиться, пока в мире царит капитал»,
пропагандистский аппарат должен готовить
«ту психологическую среду всенародного внимания, заботливости и попечения о нуждах армии…».
Все учреждения, организации, отрасли промышленности, наука, образование, медицина ― ВСЕ должно строиться и исходить в своей работе из перспективы грядущей войны.
Большевики прекрасно понимали, что их коммунизм может победить окончательно только тогда, когда на земном шаре не останется свободных от него территорий, когда в казармы, освещенные «лампочками Ильича», будет загнано все человечество, или те самые десять не истребленных процентов «человеческого материала». Об этом писал Маркс. Об этом писал Ленин:
«Окончательно победить можно только в мировом масштабе… Мы живем не только в государстве, но и в системе государств, и существование Советской республики рядом с империалистическими государствами продолжительное время немыслимо. В конце концов либо одно, либо другое победит. А пока этот конец наступит, ряд самых ужасных столкновений между Советской республикой и буржуазными государствами неизбежен».
Прекрасно понимал суть проблемы и Сталин, когда указывал:
«Одно из двух: либо мы рассматриваем нашу страну как базу пролетарской революции… Либо мы базой революции не считаем нашу страну, данных для построения социализма не имеем, построить социалистическое общество не можем, ― и тогда, в случае оттяжки победы социализма в других странах, должны мириться с тем, что капиталистические элементы нашего народного хозяйства возьмут верх, Советская власть разложится, партия переродится. Вот почему потеря международной революционной перспективы ведет к опасности национализма и перерождения».
В конце концов так и случилось. Но, как видим, в 1924―1925 годах никто из советского руководства отказываться от революционной перспективы не собирался.
Суть теоретических разногласий между Троцким и Сталиным заключалась лишь в том, что первому не терпелось завоевать мир сразу, «перманентно», поскольку он считал, что «только после победы пролетариата в важнейших странах Европы» возможен «подлинный подъем социалистического хозяйства в России», а второй выступал за то, чтобы накопить силы, создать в СССР «базу» и проводить постепенную эскалацию революций.
Сталин прогнозировал:
«Вероятнее всего, что мировая революция будет развиваться путем революционного отпадения новых стран от системы империалистических государств… Но несомненно также и то, что само развитие мировой революции, самый процесс отпадения от империализма ряда новых стран будет происходить тем скорее и основательнее, чем основательнее будет укрепляться социализм в первой победившей стране, чем скорее будет превращаться эта страна в базу дальнейшего развертывания мировой революции, в рычаг дальнейшего разложения империализма».
Таким образом, на данном этапе «военная программа» заключалась в том, чтобы превратить страну в мощный плацдарм для дальнейшего экспорта мировой революции и ждать/создавать «благоприятную обстановку», когда нас «вынудят перейти к нападению». Сталин уже понял: никто, кроме него, решить эту грандиозную задачу не способен ― одни пустозвоны кругом.
Троцкий «не верил в крестьянство», говоря, что оно, мелкобуржуазное по классовой сущности, за пролетариатом в социализм не пойдет, «отвернется» от него. А потому рабочий класс,
«с государственной властью в руках, с контрреволюцией за спиной, с европейской реакцией перед собой, он бросит своим собратьям во всем мире старый призывный клич, который будет на этот раз кличем последней атаки: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Сталин тоже не верил в крестьянство, но не мог же он сказать, что спор не о крестьянстве идет, а о власти. Поэтому он обвиняет оппонента в недоверии к крестьянству, которое на самом деле является «третьим нашим союзником»:
«Крестьянин наш союзник, причем такой союзник, который дает нам прямую помощь теперь же, дает армию, хлеб и пр. … и мы должны уметь ценить этого союзника именно теперь, особенно теперь».
А главное ― пора добиться монолитного единства, поло жить конец «фракционной вакханалии» и выработать конкретную программу дальнейших действий, пора заняться делом:
«Мы не можем двигаться вперед, не зная, куда нужно двигаться, не зная цели движения. Мы не можем строить без перспектив, без уверенности, что, начав строить социалистическое хозяйство, можем его построить. Без ясных перспектив, без ясных целей партия не может руководить строительством». В конце концов, либо мы можем строить социализм, либо «мы не в состоянии» и должны «честно и открыто отойти от власти и вести курс на организацию новой революции в СССР в будущем».
Неудивительно, что единая доктрина Фрунзе получила полное одобрение партийного руководства. Правда, воплощать ее в жизнь самому Михаилу Васильевичу не пришлось. 31 октября 1925 года он скончался в палате Боткинской больницы после назначенной решением Политбюро, казалось бы, несложной операции по поводу язвы желудка. Как сообщали газеты, на лице покойника застыла «радостная улыбка» ― перед смертью ему прочитали ободряющую записку от любимого товарища Сталина. После смерти Фрунзе единодушно канонизировали. В знак траура приказом Реввоенсовета даже отменили воинские парады в день восьмой годовщины Октября.
