Истребители держали связь с бомбардировщиками при совместных с ними действиях, бомбардировщики ― с наземными войсками. На всех Me–109 устанавливалась коротковолновая радиостанция с радиусом действия до 100 км, а на Ме–110 ― две станции, одна из них длинноволновая, перекрывающая расстояние около 300 км. Имелись у немцев также станции ультракороткого диапазона, позволявшие выходить на наземную телефонную сеть.
Все это, и техническое оснащение, и четко работающую организацию, и адекватную тактику, в советских ВВС еще только предстояло создать, причем в ходе боевых действий, ценой жизней пилотов, которых готовили к совсем другой войне.
Только в конце августа 1942 года вышло постановление ГКО об оборудовании всех выпускаемых истребителей и штурмовиков приемо–передающими радиостанциями и приемниками из расчета 1:5, а в дальнейшем 1:3. Постановление еще предстояло выполнить, пилотов ― обучить правильно, обеспечивая скрытность управления, пользоваться связью. Между тем даже книгу позывных штаб ВВС издал лишь в середине войны.
Германский генерал Ф.В. Меллентин о боевой деятельности советской авиации писал:
«Эффективность действий русской авиации не соответствовала ее численности. Потери в опытных кадрах, понесенные в первые месяцы войны, так и не были восполнены, а самолеты серийного производства намного уступали по своим качествам нашим самолетам. Старшие офицеры, видимо, не могли усвоить принципов ведения боевых действий авиации в современных условиях.
Русские фактически не имели стратегической авиации, и те немногие удары, которые нанесла их авиация дальнего действия, не причинили нам никакого ущерба. Самолеты–разведчики углублялись иногда в наше расположение на 50–100 км, но истребители и бомбардировщики редко залетали за линию фронта более чем на 30 км. Это было для нас большим облегчением, так, даже в самые тяжелые периоды войны передвижение войск и грузов в тыловых районах происходило беспрепятственно.
Русская авиация использовалась в основном для решения тактических задач, а начиная с лета 1943 года самолеты русских висели с утра до вечера над полем боя. Организация взаимодействия между авиацией и наземными войсками непрерывно улучшалась; в то же время качественное превосходство немецкой авиации постепенно исчезало. Но в тактическом отношении русские всегда уступали нам, а их летчики не могли сравниться с нашими летчиками».
Аналогичные проблемы испытывали все рода войск. На пример, танкисты имели радиостанции только на командирских машинах, а на линейных их не было, что немало затрудняло управление боем.
Для вновь формируемых танковых соединений не хватало экипажей. В танкисты срочно переквалифицировали командиров и солдат из других родов сухопутных войск. При этом на практическую подготовку механика–водителя отводилось всего 5 часов, но многие имели всего 1,5―2 часа практики вождения, в то время как в вермахте ― не менее 50 часов.
В результате из–за неопытности экипажей в условиях форсированных маршей случались частые поломки, которые никто не мог устранить; в коротких перерывах между боями офицерам приходилось обучать танкистов самым элементарным навыкам, таким как вождение боевой машины и стрельба из пушки. Мы неустанно наращивали выпуск танков, а немцы повышали уровень подготовки экипажей.
Если образцы бронетехники снимались с вооружения, немедленно прекращалось производство запасных частей к ней. Вообще производить запчасти в советском производстве было невыгодно, и за это не спрашивали. По этой причине было просто брошено множество боевых машин.
Боевой устав предусматривал для танковых частей толь ко один вид боя, как в наступлении, так и в обороне, ― атаку. Стрельба с места в обороне допускалась в исключительно редких случаях. И сотни легких танков бросались во встречный бой или под прицельный огонь противотанковой артиллерии. Советская бронетехника применялась без разведки местности, без поддержки артиллерии, пехоты, авиации, без учета ее боевых возможностей и назначения.
Так, обстановка диктовала для слабо бронированного БТ–7 соответствующую тактику действий ― ведение огневого боя из засад, с использованием естественных и искусственных укрытий, которые давали возможность снизить вероятность попадания вражеских снарядов и одновременно позволяли подпустить танки противника поближе, на дистанцию, когда от 45–мм снаряда не спасла бы и 30–мм броня.
Именно такую тактику англичане применяли в Северной Африке. И условия были схожими: те же танки со стороны немцев и практически полные аналоги БТ–7 ― крейсерские танки ― со стороны англичан. Последние отличались даже рядом преимуществ перед нашей машиной: более многочисленный экипаж, хорошие приборы наблюдения и средства связи. Однако немцы превосходили английские крейсерские танки все в той же броневой защите. Англичане использовали укрытия из мешков с песком, завалы из камней, иногда просто зарывали танки в песок по башню и получали необходимый эффект ― они несли значительно меньшие потери в обороне. К тактике танковых засад у нас перешли только осенью 1941 года, после того как было выбито 90% советских танков.
Генерал Меллентин оставил описание танковых сражений начального периода войны:
«В 1941 и 1942 годах тактическое использование танков русскими не отличалось гибкостью, а подразделения танковых войск были разбросаны по всему огромному фронту… Особенно слабое понимание методов ведения танковых боев и недостаточное умение проявляли младшие и средние командиры, им не хватало смелости, тактического предвидения, способности принимать быстрые решения.
Первые операции танковых армий заканчивались полным провалом. Плотными массами танки сосредоточивались перед фронтом немецкой обороны, в их движении чувствовалась неуверенность и отсутствие всякого плана. Они мешали друг другу, наталкивались на наши противотанковые орудия, а в случае прорыва наших позиций прекращали движение и останавливались, вместо того чтобы развивать успех. В эти дни отдельные немецкие противотанковые пушки и 88–мм орудия действовали наиболее эффективно: иногда одно орудие повреждало и выводило из строя свыше 30 танков за один час. Нам казалось, что русские создали инструмент, которым они никогда не научатся владеть…»
В результате советские механизированные корпуса оказались неспособными решить бездумно поставленные им задачи и были разгромлены в первые же дни войны.
Армия входила в войну с устаревшими уставами. В ходе учебы не отрабатывались такие виды боевых действий, как отход и бой в окружении. Солдаты не умели окапываться, командиры ― выбирать удобные позиции с учетом особенностей рельефа.
В наступлении применялись плотные, глубоко эшелонированные боевые порядки ― все тот же таранный удар пехотных масс. Вершиной боя нашим генералам виделась штыковая схватка: «Немец штыка боится».
Одну из таких фронтальных атак в августе под Киевом, предпринятую 37–й армией Власова, запечатлел немецкий офицер в письме к родным:
«С расстояния в 600 метров мы открыли огонь, и целые отделения в первой волне атакующих повалились на землю… Уцелевшие одиночки тупо шли вперед. Это было жутко, невероятно, бесчеловечно. Ни один из наших солдат не стал бы двигаться вперед. Вторая волна тоже понесла потери, но сомкнула ряды над трупами своих товарищей, павших в первой волне. Затем, как по сигналу, цепи людей начали бежать. С их приближением доносилось нестройное раскатистое: «Ура–а–а!»…
