По официальным данным Российского Генштаба, к 9 июля войска Западного фронта потеряли более 417 тысяч человек, в том числе 341 тысячу безвозвратно, 9427 орудий и минометов, 1777 боевых самолетов и 4799 танков.
В Москве тоже подвели итоги:
Постановление ГКО – 169 сс (№ 00381) от 16 июля 1941 года:
«Государственный Комитет Обороны устанавливает, что части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случаев высоко держат великое знамя Советской власти и ведут себя удовлетворительно, а иногда прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей. Однако наряду с этим Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником. Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров.
Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии. Поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины является нашим священным долгом, если мы хотим сохранить незапятнанным великое звание воина Красной Армии. Исходя из этого, Государственный Комитет Обороны, по представлению главнокомандующих и командующих фронтами и армиями, арестовал и предал суду военного трибунала за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций:
1) бывшего командующего Западным фронтом генерала армии Павлова;
2) бывшего начальника штаба Западного фронта генерал-майора Климовских;
3) бывшего начальника связи Западного фронта генерал-майора Григорьева;
4) бывшего командующего 4-й армией Западного фронта генерал-майора Коробкова;
5) бывшего командира 41-го стрелкового корпуса Северо-Западного фронта генерал-майора Кособуцкого…
Воздавая должное славным и отважным бойцам и командирам, покрывшим себя славой в боях с фашистскими захватчиками, Государственный Комитет Обороны предупреждает вместе с тем, что он будет и впредь железной рукой пресекать всякое проявление трусости и неорганизованности в рядах Красной Армии, памятуя, что железная дисциплина в Красной Армии является важнейшим условием победы над врагом».
На самом деле никаких представлений из фронтов и тем более из армий не было. Арест и расправа над командованием Западного фронта были для командующих такой же неожиданностью, как и для всей армии. Сталин ощутил, как зашатался его авторитет в результате катастрофических военных поражений. Народ не мог не задуматься о причинах военных неудач, постигших армию и страну. Нужны были виновники, и вождь первым назвал фамилию Павлова, поручив Мехлису далее самому на месте разобраться, кто еще виновен в «допущенных серьезных ошибках». Верный политический нукер разобрался: 4 июля генерал Павлов был арестован и уже на втором допросе пять дней спустя признался, что чуть ли не с детства ненавидел Советскую власть, был участником военного заговора и сознательно организовал поражение Красной Армии, «открыв фронт немцам».
8 июля арестовали генерала Коробкова, на свою беду оказавшегося под рукой. Для полноты картины Мехлису представлялось необходимым отдать под суд одного из четырех командующих армиями Западного фронта. В этот момент генералы Кузнецов и Голубев находились в окружении и о их судьбе ничего не было известно, а командир 13-й армии генерал Филатов, отвечавший за оборону Минска, 7 июля получил смертельное ранение. Таким образом, командарм-4 остался единственной кандидатурой в «козлы отпущения». Его коллегам в этом смысле повезло – выйдя из окружения примерно месяц спустя, они получили под свое начало новые армии. Так, генерал Кузнецов от своей 3-й армии вывел 489 человек – он герой и молодец, а сражающийся и наносящий урон противнику Коробков – «трус и дезертир», самовольно оставляющий позиции.
Заседание Военной коллегии СССР, состоявшееся 22 июля 1941 года, признало Павлова, Климовских, Григорьева и Коробкова виновными в том, что они «в начале военных действий фашистской Германии против Советского Союза проявили трусость, бездействие, нераспорядительность, допустили развал управления войсками, сдачу оружия и боеприпасов противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций частями фронта, чем дезорганизовали оборону страны и создали противнику возможность прорвать фронт советских войск на одном из главных направлений». Обвинения в военном заговоре по указанию Сталина были сняты. Заседание коллегии длилось три часа, затем, посовещавшись пять минут, суд постановил: обвиняемых лишить воинских званий, наград и «подвергнуть всех четырех высшей мере наказания – расстрелу с конфискацией всего лично им принадлежащего имущества». Позднее, в сентябре, был приговорен к расстрелу бывший начальник артиллерии Западного фронта генерал-лейтенант Н.А. Клич.
Смысл проведенной акции четко разъяснил на одном из заседаний Военного совета фронта комиссар 1 ранга Мехлис: «…мы должны думать над тем, как объяснить партии, народу, да и всему миру, почему Красная Армия отступает». Вот и объяснили. Совершенно секретное постановление ГКО было приказано зачитать «во всех ротах, батареях, эскадронах и авиаэскадрильях».
После разгрома войск Западного фронта фельдмаршал Клюге склонен был приостановить дальнейшие наступательные операции и дождаться окончательной ликвидации окруженных советских группировок. Но командиры танковых групп требовали идти вперед. Форсирование Западной Двины на участке между Бешенковичами и Улой тремя дивизиями 39-го моторизованного корпуса, а также взятие Витебска, по мнению генерала Гота, имели решающее значение для всей операции. Советская оборона вдоль Двины и Днепра была прорвана на широком фронте, что предоставляло возможности для проведения широкого оперативного маневра.
Такого же мнения придерживался и Гудериан, хотя, уже ощутив усиливавшееся сопротивление противника, он испытывал колебания. За немедленное наступление говорила слабость в данный момент обороны русских; она только создавалась, хотя и имела уже сильные предмостные укрепления под Рогачевом, Могилевом и Оршей, которые с ходу взять не удалось.
Однако Гудериан опасался продвигаться далее без поддержки пехоты. Полевые армии были еще скованы боями в районе Минска, и для их подтягивания требовалось время. За это время русские могли значительно усилить свою оборону. «…я должен был принять решение: либо продолжать быстрое продвижение, форсировать танковыми силами Днепр и достичь своих первых оперативных целей наступления в сроки, предусмотренные планом кампании, либо, учитывая мероприятия, предпринимаемые русскими с целью организации обороны на водном рубеже, приостановить продвижение и не начинать сражение до подхода полевых армий». Подумав, Гудериан высказался за немедленное продолжение наступательных действий.
