«За последние дни германская пропаганда публикует сообщения о том, что якобы в Каунасе, Львове и в некоторых других оккупированных немцами советских городах обнаружены человеческие трупы, на которых видны следы пыток. Было бы нелепо опровергать этот очередной бред фашистских «официальных сообщений», ибо всему миру известно, что советским органам в принципе враждебны гитлеровские методы расправы с местным населением, так широко практикующиеся гестапо и немецкой военщиной. Следует сказать только, что публикацией подобных фальшивок немецкая пропаганда выдала способы изготовления своих «официальных сообщений»… Что же касается сфабрикованных немцами фотоснимков с изображением трупов, то известно, что всюду, где появляется гестапо, нет недостатка в изуродованных трупах. Сфотографировать же результаты собственной «работы» не составляет особого труда» (сообщение Советского информбюро от 8 июля 1941 года).
Не вижу особенно большой разницы между гестапо и НКВД, но, видимо, жители Львова и Каунаса не сомневались в вопросе, результаты чьей именно «работы» находили они в тюремных дворах и подвалах. Вот и Гальдер в эти дни записал: «В Каунасе в наши руки попали в полной сохранности большие продовольственные склады и предприятия пищевой промышленности. Они находились под охраной литовских отрядов самообороны».
Итак, Красная Армия отступает, а в спину ей стреляют «счастливые» литовцы и «счастливые» украинцы. Бегут на восток посаженные новой властью в руководящие кресла Швондеры. Сводки Управления политпропаганды ложатся на стол товарищу Мехлису:
«Со стороны ряда работников местных партийных и советских организаций, а также милиции и НКВД вместо помощи частям в борьбе с диверсантами и националистическими группами отмечаются факты панического бегства с оставлением до эвакуации районов, сел и предприятий на произвол судьбы…»;
«Руководящие работники Гродненского, Новоград-Волынского, Коростеньского, Тарнопольского районов в панике бежали задолго до отхода наших частей, причем вместо того, чтобы вывезти государственные материальные ценности, вывозили имеющимся в их распоряжении транспортом личные вещи…»;
«Следует отметить, что ряд работников партийных и советских организаций оставили районы на произвол судьбы, бегут вместе с населением, сея панику. Секретарь РК КП (б)У и Председатель РКК Хмельницкого района 8.7 покинули район и бежали».
В воинских частях положение складывалось не лучше. Поражения на фронте, враждебность населения, разочарование в собственном командовании сильно сказывались на настроениях и боеспособности красноармейцев. В такой обстановке смоленским и рязанским парням не сильно хотелось умирать за какой-нибудь Крустпилс или Здолбунов.
«В результате неорганизованности, потери управления и слабости партийно-политической работы в отдельных частях отход превратился в паническое бегство…
В частях 6-го стрелкового корпуса за время военных действий (за три дня) задержано дезертиров и возвращено на фронт 5 тысяч человек. 3-м отделом расстреляно по корпусу 100 человек дезертиров. За период с 29 июня по 1 июля 3-м отделом Юго-Западного фронта задержано дезертиров 697 человек, в том числе 6 человек начсостава. Из числа бежавших с фронта командованием частей расстрелян за дезертирство 101 человек.
В 99-й дивизии (лучшая дивизия Красной Армии!) из числа приписников западных областей УССР во время боя 80 человек отказались стрелять. Все они командованием расстреляны перед строем».
С 22 июня по 1 июля части 26-й армии потеряли убитыми 391 человека, ранеными – 953 человека, и разбежалось до 4000 (!) человек.
За первый месяц боев только в полосе Юго-Западного фронта было задержано более 75 тысяч дезертиров – целая армия. Из них решением трибунала 411 человек приговорили к расстрелу. Разумеется, в это число не входят расстрелянные на месте без всякого трибунала «в несудебном порядке». Как говорится: «Расстреляли дезертира по приказу командира». А скольких не поймали?
Однако данный фактор также не мог оказать решающего воздействия на исход сражения. Главным была значительно более низкая боеспособность советских войск и превосходство германских генералов в сфере организации и управления. Сталин знал, что по всем количественным показателям Красная Армия значительно превосходит Вермахт, что по качеству советская техника лучше немецкой. И это было верно. Он также верил, что его красноармейцы и командиры по боевой выучке не уступят германским солдатам и офицерам. А вот это уже было большим заблуждением.
Н.С. Хрущев, топча покойного диктатора и отмежевываясь от совместных с ним деяний, пустил в оборот версию о том, что это репрессии 30-х годов, в ходе которых были уничтожены такие «гениальные полководцы», как Тухачевский, Якир, Дыбенко, Эйдеман, Егоров, так страшно ослабили Красную Армию, лишив ее перед самой войной светочей военной мысли. Дескать, эти палачи русского народа уж защитили бы, уж показали бы немцам, как надо воевать. Между тем командарм Дыбенко, уже сидя в смертной камере, доказывал, что он не может быть американским шпионом, потому что не знает «американского языка», стратегические способности карателя Тухачевского сегодня также у многих вызывают сомнения. Настоящая же беда была в том, что заменившие расстрелянных командармов и комдивов новые выдвиженцы ничем от них не отличались, кроме чистоты анкеты и ненадежного кредита сталинского доверия. Они тоже в большинстве своем не знали «американского языка», не были отягощены общей и военной культурой, не говоря уже о полководческих способностях. Как, к примеру, комендант Москвы (тоже ведь генерал!), который в октябре 1941 года предлагал посыпать взрывчаткой улицы столицы, дескать, «танки противника пойдут и будут взрываться». Или другой генерал, настойчиво пробивавший свой проект зимнего танка «Гигант»: изобретатель предлагал построить до трех тысяч макетов увеличенного в полтора раза танка КВ и таскать его в атаку вместе с пехотой, чтобы пугать немцев, «довести немца до такого состояния, когда каждый куст, пень и чучело ему будет казаться за русского солдата, танк или пушку», и рекомендовал применять свое чудо-оружие для дезориентации немецких артиллеристов, а также «во всех случаях, где моральное состояние фашистских солдат и офицеров настолько низкое, что появление танков «Гигант» может обратить их в паническое бегство».
Главными критериями при выдвижении на высшие командные должности в РККА являлись пролетарское происхождение, безграничная преданность делу партии и лично товарищу Сталину, а также «волевизм» – способность любой ценой выполнить приказ.
В связи с этим интересно взглянуть, на какие качества обращает особое внимание маршал Баграмян, когда дает характеристики командующим армиями Киевского округа:
«6-й армией командовал генерал-лейтенант Иван Николаевич Музыченко, волевой и решительный человек. Сын матроса, он с детства познал и нужду, и тяжелый подневольный труд, восемнадцати лет вступил в партию, дрался на фронтах Гражданской войны. Образование – два класса учительской семинарии, военная подготовка – кавалерийские курсы… В боях на Карельском перешейке Иван Николаевич командовал стрелковой дивизией, а через полгода уже был назначен командующим армией. Корпусной комиссар Вашугин, весьма симпатизировавший молодому командарму, дал ему однажды такую характеристику: «Музыченко – растущий командир. Единственный недостаток – излишняя резкость…»
