Танки собирались не только в Сибири и на Урале. Фронт получал их и от рабочих завода «Красное Сормово». 10 тыс. машин сормовских корабелов, ставших на время войны танкостроителями, громили гитлеровских захватчиков на разных фронтах Великой Отечественной войны.
В армиях и корпусах воевали танковые колонны «Тамбовский колхозник», у Катукова успешно сражалась танковая колонна «Вологодский колхозник», а у Гетмана — «Революционная Монголия», построенная на средства трудящихся Монгольской Народной Республики.
Задача — измотать и обескровить противника — была успешно выполнена в Курском сражении, теперь надо было его разгромить и изгнать с нашей земли.
Враг отступал по всему фронту, но отступал с арьергардными боями, причем бои зачастую носили столь ожесточенный характер, что 6-му танковому корпусу приходилось переходить к обороне. Так было у Лога Куносовского, совхоза «Сталинский» и Ивни, откуда только что выбили немцев.
1-я танковая армия перешла во второй эшелон, и Гетман надеялся, что у него будет возможность заняться пополнением корпуса. Из полутора сотен танков в бригадах осталось всего 52 машины.
Пополнением частей заниматься не пришлось: на отдельных участках фронта немцы переходили в контрнаступление. К Богодухову прорывалась крупная группировка войск, пытаясь соединиться с имеющимися там силами. Между урочищем Силино и Плотовое немцы бросили до 70 танков. Этот напор с большим трудом удалось сдержать. Гетман маневрировал всеми оставшимися силами корпуса, перемещал с одного участка на другой то артиллерийские, то минометные батареи, а если обстановка становилась критической, бросал несколько танковых батальонов.
18 июля в поселке Черново Катуков собрал командиров корпусов, чтобы уточнить дальнейшую оперативную обстановку. На КП командарма уже были Кривошеин и Черниенко. Катуков попросил достать штабные карты и отметить на них расположение своих войск и войск противника. Каждый корпус получил ориентировку на ближайшее время. Перед 6-м танковым корпусом стояла задача: быть готовым к отражению контратак противника из Красного Узлива, Чапаева, Красного Починка. Это означало, что приходилось усиливать боевые порядки 71-й и 184-й стрелковых дивизий.
Дней десять тому назад указанные населенные пункты были в наших руках, гитлеровцы тогда были разгромлены и оттеснены за реку Пена. Потом обстановка неожиданно изменилась, и, чтобы не терять людей и технику, пришлось отступать.
Несколько дней корпус отбивал атаки немцев, но позиции свои держал прочно. Выдохлись и немцы, они уже не лезли так нагло, как это было на Курской дуге и в последних боях на реке Пена. Скорее всего, потеряли веру в успех военной кампании в России. Об этом свидетельствовали допросы пленных. Некоторые из них еще бравировали, вспоминая начальный этап боев на Курской дуге. Гетман присутствовал на допросе пленного из 332-й пехотной дивизии, стараясь уловить в его ответах настроение солдат и офицеров этой дивизии. Гитлеровец держался бодро, видимо, считал, что его плен продлится недолго. Через переводчика капитана Гутина Андрей Лаврентьевич попросил пленного рассказать о том, как его дивизия начинала наступление под Курском. Вот эти показания: «3 июля к нам в штаб батальона прибыла группа высших штабных офицеров из главной Ставки Германии, которая объяснила нашему командованию, что послезавтра будет германское наступление.
Перед наступлением прочитали приказ Гитлера, в котором говорилось, что эта операция имеет огромное значение и может обеспечить победный исход войны. Мы должны были окружить советские войска, находящиеся в Курском котле. Представители главной Ставки к этой операции относились очень оптимистически, говорили, что за 7–8 дней все будет решено успешно»
[143]
.
Спустя некоторое время, когда оборонительные бои закончились и советские войска перешли в контрнаступление, другой военнопленный из 167-й пехотной дивизии давал показания уже без всякого оптимизма: «Когда же русские начали контрнаступление, а мы начали отступать, это на солдат подействовало подавляюще. Солдаты говорили, что если уж летом отступаем, то что будет с нами зимой. Все пропало…»
[144]
Когда положение немного стабилизировалось, Гетман, сдав свой боевой участок 184-й стрелковой дивизии и 10-му танковому корпусу, переместил свои войска в район населенного пункта Ивни. На восстановление боеспособности частей отпущено было совсем немного времени. Предстояли новые бои.
Огневую мощь корпуса составляли танки, но их так много осталось на полях сражений, что техническим службам надо было дать хотя бы пару недель на то, чтобы собрать машины на СПАМе и дать им капитальный или профилактический ремонт. Помощник командира корпуса по технической части майор Т. В. Синицын разрывался между мастерскими и армейскими снабженческими организациями, добывая инструменты, запчасти, смазочные материалы — словом, все то, что необходимо для выполнения поставленной задачи: в день восстанавливать по несколько танков.
Людей не хватало. По распоряжению Гетмана от каждого батальона в мастерские направлялись механики-водители, которые тут же включались в работу. Дело спорилось. Андрей Лаврентьевич отмечал в своих мемуарах: «В то время значительную часть своих подбитых машин нам удалось эвакуировать с поля боя. Вокруг них закипела теперь работа ремонтников, которым деятельно помогали танкисты»
[145]
.
К началу наступления бригады имели по 40–45 танков, в большинстве своем восстановленных. Это не полный комплект, но воевать уже можно было.
Насколько можно было, удалось восстановить и личный состав. В Курском сражении и последующих боях погибло много замечательных танкистов, таких как сержанты И. П. Николаев, И. И. Беров, В. С. Пеунков. Пал, как тогда говорили, смертью храбрых бронебойщик сержант Коробейников, на счету которого было несколько подбитых «тигров».
Андрей Лаврентьевич так описывал подвиг отважного бойца: «Несколько десятков „тигров“ двигались на наши траншеи. Первыми врага встретили бронебойщики… Когда головной „тигр“ оказался в шестидесяти метрах от окопа сержанта Коробейникова, прозвучал его первый выстрел. Танк завертелся на месте, волоча перебитую гусеницу. Экипаж открыл огонь по окопу, в котором затаился сержант. Осколком снаряда Коробейникова ранило в голову. Кровь заливала лицо, но сержант в эту минуту не чувствовал боли. Удобней примостившись у низенького бруствера окопа, он прицелился во второй танк.
Когда к окопу почти вплотную подошла рота фашистских автоматчиков, Коробейников отложил противотанковое ружье и взялся за автомат, поливал фашистов свинцом, пока не получил еще одно ранение. С минуту сержант лежал на бруствере окопа, бессильно свесив руки. Потом из последних сил поднялся во весь рост. Руки с зажатыми противотанковыми гранатами взметнулись над головой…
Груды вражеских трупов и чадящие костры „тигров“ остались после того жестокого боя на вытоптанном, израненном танковыми гусеницами пшеничном поле»
[146]
.
