Первые слова Катукова при встрече — упреки по адресу Гетмана: „загорает на бережку“, „не любит форсировать, сапоги мочить“, „наступает с оглядочкой“. Эти упреки кажутся мне справедливыми особенно после того, как с недальней высотки по машинам кто-то дает несколько очередей и потребность сорвать зло становится насущной.
Однако Гетман не из тех, кто спешит оправдаться. Безответно выслушивает он Катукова, не отводя от карты карих, сузившихся под тяжелыми веками глаз.
— Разрешите сказать, товарищ командующий?
Катуков гневно раздувает ноздри:
— Ну, давай.
Карта, по которой водил Михаил Ефимович огрызком карандаша, посрамляя Гетмана („Вон насколько левый фланг отстал от правого!“), теперь в руках Андрея Лаврентьевича. И она объясняет осторожность Гетмана. Севернее Каменец-Подольского окружена большая группировка противника — до пятнадцати дивизий. Кольцо окружения не сплошное, не надежное. Фактически у Гетмана, а таким образом у всей армии, левый фланг открыт. При таких обстоятельствах командир корпуса не может позволить себе наступать очертя голову — бросая все силы только вперед…
Подхваченные волной правофлангового наступления, мы не оценили в первый момент всей сложности ситуации на открытом левом фланге, которому угрожала мощная вражеская группировка. Отмахнуться от этой ситуации — значило толкнуть Гетмана на авантюру, которую не оправдаешь ни благими побуждениями, ни заманчивыми поначалу успехами»
[208]
.
И, хотя танковая армия и после Днестра находилась в тяжелом положении, Катуков все же решил заменить командира корпуса. Ему нужен был покладистый и удобный человек. Вначале на должность комкора Катуков и Попель «сватали» командира 1-й гвардейской танковой бригады полковника Горелова. У того тоже было академическое образование, да и опыта не занимать. Но он отказался, сославшись на то, что привык к своему корпусу, а скорее всего, увидел нелепую и дикую затею Катукова. Владимир Горелов согласился лишь пойти в заместители к командиру мехкорпуса генералу И. Ф. Дремову.
Тогда-то и были обращены взоры на комбрига Бабаджаняна. Передача обязанностей — дело хлопотное, и Катуков должен был присутствовать на этой церемонии. Возможности у него были: армия выведена во второй эшелон.
Собственно, все так и происходило, о чем мельком упомянул в своих мемуарах Н. К. Попель: «По плану Михаил Ефимович должен был ехать в корпус Гетмана, где шла передача соединения Бабаджаняну. Но Катуков неожиданно заявил, что передумал: „Заедем лучше вместе на передачу к Горелову, а потом к Гетману“»
[209]
.
Катуков в 11-м гвардейском танковом корпусе так и не появился. Для него важно было уже то, что он сделал. Бабаджанян принимал корпус без высоких начальников — Катукова и Попеля, ему оказывали содействие помощники Гетмана — полковник П. А. Гаркуша, начальник штаба Н. Г. Веденичев, начальник политотдела И. М. Соколов.
Бабаджанян надеялся и на помощь самого Гетмана — ведь у кого еще можно поучиться, как не у такого военачальника, как Андрей Лаврентьевич. И бывший комкор, а теперь «заместитель командарма по строевой подготовке», вводил новичка в курс дела соединения, обращал его внимание как на командный состав, так и на наличие техники.
Отношения между Гетманом и Бабаджаняном по-прежнему оставались ровными. Они были ровными и дружественными на фронте и после окончания войны. Амазасп Хачатурович писал: «Вернувшись из госпиталя, я принял 11-й гвардейский танковый корпус у А. Л. Гетмана и поражался тому, как Андрей Лаврентьевич знает личный состав своего соединения. Он мог часами рассказывать не только о комбриге, но и о рядовом механике-водителе. Вот у кого стоило учиться быть командиром и воспитателем подчиненных»
[210]
.
А презентуя 10 ноября 1972 года свою книгу учителю, Амазасп Хачатурович Бабаджанян сделал на титульном листе такую надпись: «Глубокоуважаемому генералу армии Андрею Лаврентьевичу Гетману. В знак совместной службы и сердечной дружбы».
Завершая эту главу, хотелось бы сказать несколько слов о письме генерала Гетмана бывшему танкисту, писателю Фабиану Гарину, отправленном 26 декабря 1963 года. Писатель только что выпустил книгу «Цветы на танках»… Прочитав ее, Андрей Лаврентьевич решил высказать свои замечания и уточнения «для пользы дела», если книга будет переиздаваться. Много замечаний относилось к командному составу армии, корпусов и бригад. Гарин не совсем верно осветил уход Гетмана на должность заместителя Катукова. Причину он видел исключительно в недовольстве командарма действиями своего подчиненного.
Гетман уточняет: «Теперь в отношении моего недовольства начальством, а его — мною. Это не так. Еще на Курской дуге, в боях за Украину, вплоть до Львовско-Перемышльской операции, Андрей Лаврентьевич — „самый лучший“. Причем Семену (Кривошеину. — В. П.) всегда говорил: „Вот видишь, А. Л. (Андрей Лаврентьевич. — В. П.) не капризничает, воюет, а ты недоволен почему-то“. Кстати говоря, за бои на Курской дуге корпус был преобразован в гвардейский, я получил звание генерал-лейтенанта и орден Суворова. После ухода Семена пришел Дремов, бывший командир взвода у Катукова в свое время. Теперь он стал лучшим. В довершение всего я пользовался авторитетом во всей армии, вел себя независимо, головы не склоняя, нiякого бica не боялся. А что со мной поделаешь? В атаку хожу — не придерешься.
Но чего я не делал, так это не носил подарки начальству (Катукову и Попелю) и ругал тех, кто носит, не почитал Катерину (жену Катукова, находившуюся все время при муже. — В. П.).
Вот в этот период, в период боев на Сандомирском плацдарме, для меня была создана невыносимая обстановка. Тогда, по выходе из боя, осенью 1944 года, в районе Немиров было решено представить меня „к повышению“, иначе отделаться от меня невозможно: не согласятся в верхах, если снимать с должности, — не за что, а вот таким „манером“ устранить от активной роли вполне возможно. А то, чего доброго, заслоню его (Катукова. — В. П.) совершенно. Вот в чем суть.
За форсирование Вислы и вообще за Львовско-Перемышльско-Сандомирскую операцию получили другие люди по две-три награды, я даже медали не получил»
[211]
.
К этому, пожалуй, и нечего добавить. Однако письмо все же вызывает противоречивые чувства. Тут и обида, и оскорбленное самолюбие, и сознание собственного достоинства.
Автор не имеет права становиться на чью-либо сторону в этом конфликте, он, как судья, должен быть нейтральным и беспристрастным. Каждый из вышеупомянутых начальников имел свои достоинства и недостатки, у каждого было свое отношение к коммунистической морали и этике. Но надо иметь в виду — они герои минувшей войны. Их подвиги общеизвестны. А подвиг, как талант, сокращает путь к цели. Цель же тогда была одна — разгром фашизма. И, как говаривал известный российский демократ, автор «Философических писем» Петр Яковлевич Чаадаев: «Прошлое уже нам неподвластно, будущее зависит от нас».
