Эх, знать бы раньше, о чем я уже говорил! Не так бы я комбинацию строил, не усложнял бы. Что может быть проще такой наживки для бандита — любовница с его ребенком под сердцем…
Куда делась группа Остапа? По моим данным, без командира к лету все разошлись, кто куда. Прибились кто к другим разрозненным отрядам, кто за границу бежал. Правда, никто не сдался, так как добровольно сложившие оружие себя называли, перечисляли весь свой послужной список. Если бы кто-то был с Червоным, наверное, не промолчал бы.
Что касается дальнейшей судьбы самого Остапа, он же Данила Червоный… Следствие, суд, приговор. Не расстреляли, дали по максимуму. И ему, и тем, кто с ним был. Хорошо помню псевдо каждого: Лютый, Мирон и Ворон. Фамилии не скажу, да и не нужны они вам. Когда их судили, меня уже не было в Луцке, а до того момента успел немного лично пообщаться с Червоным… Вывод такой: убежденный враг советской власти, бандитом себя не признавал. Получил по заслугам…
Да. Кажется, обо всем поговорили. Большая просьба: как напишите что-нибудь, оформите, так сказать, нашу беседу, покажите, пожалуйста. Может, я еще пару фактов подкину…
Собственно, это не просьба. Вы же сами понимаете прекрасно.
Примечание Клима Рогозного: Рассказ отставного офицера КГБ Льва Доброхотова, особенно финальная его часть, другим и быть не мог. Вообще я вначале удивлялся, как это Лев Наумович пошел на контакт с провинциальным журналистом. Позднее объяснил сам себе, теперь поясню вам: если Титаренко, автор этих записей, шел ва-банк, на свой страх и риск, желая заполнить определенный пробел в своей истории, на тот момент уже почти сложившейся, то Доброхотову сначала было просто интересно. Ведь в телефонном разговоре Титаренко назвал фамилию Червоного, а это пусть не секретная, но в некоторой степени закрытая информация. Таким образом, Доброхотов только играл со своим собеседником, милостиво делился кое-какими воспоминаниями, которые, дойди дело и правда до публикации, беду вряд ли навлекут — все выдержано в должном духе. Ну а потом попросил своих коллег с улицы Короленко
[16]
проверить, кто же это такой любопытный. Вот тогда и выплыли связи, через которые Титаренко вышел на бывшего узника ГУЛАГа Виктора Гурова. Связи, честно говоря, для журналиста опасные, особенно в те времена, когда на Украине начиналась новая волна арестов диссидентов, а те, кого выпустили, получали новые сроки.
Думаю, стоит хотя бы немного пояснить, что скрывал Лев Доброхотов за словами «следствие, суд, приговор». Теперь из многочисленных воспоминаний известно, как именно МГБ проводило следственные мероприятия. Я не удивлюсь, если Данилу Червоного и его побратимов, которые прежде всего были обычными людьми, потому и попали в тщательно подготовленную ловушку, не просто били на допросах смертным боем. На допросах садисты в энкаведистской форме укладывали, например, жертву голым животом на табурет, ноги и руки растягивали в разные стороны так, чтобы спина напрягалась, и лупили либо крепкими палками, либо железными розгами. После такой пытки долгое время истязаемый не мог лежать на спине. Бывало, на допросах заключенным специально давали наркоз, чтобы те засыпали, и с их беспомощными телами вытворяли такое, что пробуждение казалось полнейшим адом. Но даже если к Червоному не применяли таких пыток — в арсенале НКВД было много чего другого.
Выдерживал не каждый. К примеру, вот я не уверен, что выдержал бы. Тем не менее, судя по тому, что узнал Григорий Титаренко от Виктора Гурова, командир УПА Данила Червоный достойно прошел сквозь этот ад, чтобы оказаться в другом и выжить там.
Тетрадь третья
Виктор Гуров
Коми АССР, Воркута, осень 1948 — весна 1949 года
1
Впервые я увидел Данилу Червоного на утренней проверке.
И хотя тогда стоял всего лишь сентябрь, в тех краях, на русском Севере, начинались первые заморозки. Подморозить могло даже в разгар короткого воркутинского лета. Сидя в лагере, который уже привычно называл нашим, я успел почувствовать на себе убийственные возможности местного климата. Одна фраза все объяснит: зима восемь месяцев в год. Сентябрь здесь считался переходным месяцем, когда нужно было готовиться к длительным холодам.
Каторжный труд здесь не зависел от погодных условий — каждое утро сотни доходяг, выкрикнув охрипшими голосами положенное «Я!» на перекличке, медленно двигались на шахты, где одиннадцать часов в день должны были добывать уголь для страны. Или на кирпичный завод — первую его очередь тогда уже запустили, но надо было возводить вторую. Или в глиняные карьеры — долбать глину, из которой потом будут делать кирпич. Так день за днем, месяц за месяцем, год за годом.
Чтобы еще бодрее идти на работу и с работы, мы выстраивались и двигались под музыку. Репродуктор — его называли у нас матюгальником — висел на высоком, хорошо просмоленном деревянном столбе, почти в центре прямоугольного лагерного плаца. В определенные часы его жерло хрипло докладывало ежедневные новости. Именно так мы услышали о победе над немцами в мае и над японцами в сентябре. Даже обитатели нашего «политического» барака тогда искренне кричали «ура». Хотя попробовали бы враги народа не кричать — это вам не блатные, нашего брата даже за меньший косяк сразу брали на карандаш и делали соответствующие, всегда неутешительные для нас выводы.
Но в основном через матюгальник оглашали информацию, касающуюся заключенных, и еще крутили музыку. Наверное, в радиорубке нашего лагерного отделения, или, как еще говорили — лагпункта, запас пластинок был небольшой: песни заводили одни и те же, даже не баловали зеков, хотя бы как-то меняя порядок мелодий. Поэтому, честно вам скажу, меня даже теперь, через тридцать лет, трясет от Утесова с его джазом, «Амурских волн», «Сопок Маньчжурии», «Утомленного солнца».
[17]
Даже от Вертинского плохие воспоминания…
Червоный и другие бандеровцы пришли с очередным этапом, также под музыку. Но когда новеньких завели в наш барак, мы, старожилы, их не очень-то и разглядывали. Контингент обновлялся часто, а доходяги — те вообще еженедельно. Кто-то мог замерзнуть в стволе шахты, кто-то — не проснуться. Но в большинстве случаев тех, кто выработал в шахтах и карьерах свой человеческий ресурс и не цеплялся за жизнь, тащили в больницу. Не лечить: для таких построили отдельный барак около собственно больнички, где их складывали в ряд на голые доски и ждали, пока несчастные дойдут. Я это знал, как никто: собственно моя бригада работала главным образом как похоронная команда.
