— Я хочу кое-что сказать, — произнес Червоный.
— Я тоже! — рявкнул лейтенант. — Имеет место нарушение дисциплины! И если ты, бандеровская морда, сейчас не закроешь хайло, пойдешь в БУР! Полетишь даже!
— Имеет место нарушение советских законов. — Голос Червоного теперь звучал ровно, даже, как мне показалось, звенел на морозе. — За это, офицер, тоже не похвалят.
— Какого черта ты там мелешь!
— Вчера наша бригада перевыполнила месячную норму по добыче угля, — сказал Червоный. — Тем самым мы, кроме всего прочего, перевыполнили даже квартальный план. Пусть бригадир подтвердит. Вчера на вечернем разводе он об этом говорил.
Теперь лейтенант Засухин повернулся к Кубани. А тот, вмиг овладев собой, подтвердил тоном крепкого хозяина, оценивающего труд своих работников:
— Было такое, гражданин начальник. Сведения я еще вчера подал в контору. Все правильно. Хохлы работают по-стахановски, гражданин начальник.
— И что? У нас исправительное учреждение! Здесь хороший труд — не подвиг, а путь к осознанию совершенных перед советской властью преступлений! Значит, путь к исправлению! — ответил лейтенант, продолжая держать руку на кобуре. — Что еще?
— Есть соответствующие положения в законе, гражданин начальник, — спокойно объяснил Червоный. — Если бригада работает с перевыполнением плана, она получает выходной день как поощрение. А если эти нормы выполняют все бригады, выходной получает весь лагерь.
— Ты, значит, умный…
— Нет, гражданин начальник. Умная и справедливая советская власть. А мы, как вы точно заметили, осознаем свои ошибки. И понемногу исправляемся. Еще я знаю — лагерь действительно перевыполняет план. Это можно проверить.
Засухин как-то совсем по-детски мотнул головой.
— Почему я тебя слушаю до сих пор, Червоный?
— Потому что вы мудрый человек, начальник. А я говорю правильные и разумные вещи, — гнул свое Данила. — Если вы своей властью здесь и сейчас не объявите сегодняшний день выходным, наша бригада не выйдет на работу.
— Бунт? — Не знаю, один ли я услышал тогда в голосе лейтенанта радостные нотки — он уже смаковал жестокое подавление и наказание непокорных.
— Не бунт. Мы перевыполняем план. Есть законы, которые дают нам за это право на выходной. Мы должны отдыхать, чтобы наш труд был более продуктивным…
— Ты, Червоный, и такие, как ты, — не дал ему договорить Засухин, — должны здесь сдохнуть! Потому что на ваше место уже везут новых врагов! Знаешь, как говорят: свято место пусто не бывает! Я повторяю вопрос: ты отказываешься от работы?
— Я требую соблюдения советских законов. — В отличие от лейтенанта, Червоный не повышал голоса, удивительным образом он и без такого напряжения разносился далеко.
А суть его слов, кажется, доходила теперь до каждого зека на плацу.
— По советским законам ты, падла, сидишь здесь! И будешь сидеть!
— Но даже вы, начальник, не захотите пойти против вашей конституции, — отрезал Данила: и вот честное слово — этот необычный для лагеря спор выбивал у Засухина почву из-под ног.
Затем Червоный повел себя так, что, наверное, не только я мысленно попрощался с ним — ведь ничего не мешало не только лейтенанту, но и любому конвойному расстрелять Данилу вот здесь, на месте. Потом как-нибудь отпишутся задним числом, такое уже бывало — вспомните хотя бы трюмление майора Абрамова. Не знаю, как он потом оформил для руководства кучу расстрелянных людей, но как-то же оформил!
Поэтому вы меня поймете: когда Червоный, не выходя из строя, медленно опустился на мерзлую землю, я ждал выстрела. Но через мгновение его примеру последовали другие бандеровцы: полтора десятка изможденных, худых, грязных зеков тоже устроились на земле, за ними — одноглазый Томас и другие «лесные братья».
10
Такого зрелища лагерное отделение номер четыре за четыре года, что я здесь сидел, точно не видело.
Массовые драки были, но чтобы вот так, на плацу, заявляли об отказе от работы — для начальства это, видимо, слишком. Но именно поэтому, думаю, лейтенант Засухин сначала растерялся. А конвойные без приказа офицера ничего не делали, ведь никакой попытки напасть на часовых и бежать не предпринималось, поэтому пускать в ход оружие солдаты не имели права: они только сбросили автоматы с плеч, взяли наперевес, наставили стволы на бунтующую шеренгу.
— Вы-ход-ной! — проговорил Червоный и повторил уже громче: — ВЫ-ХОД-НОЙ!
Его призыв подхватили другие — даже прибалты, говорившие по-русски еще хуже, чем бандеровцы, дружно скандировали со всеми:
— ВЫ-ХОД-НОЙ! ВЫ-ХОД-НОЙ! ВЫ-ХОД-НОЙ!
Сделав два шага назад, лейтенант Засухин все-таки вытащил пистолет из кобуры. Но вдруг на его глазах, глазах конвоя, остальных построенных зеков сначала один за другим, а потом группами, словно выполняя команду, доходяги из «политического» барака тоже опустились на плац. Кто-то приседал на корточки, кто-то прямо садился на холодную землю, кто-то при этом скрещивал ноги по-татарски. На колени никто не встал — это я отметил боковым зрением. Ничего не успел подумать, честно вам говорю: не смог принять никакого решения. Колени сами решили за меня — подогнулись: и вот я тоже сижу, хрипло выкрикивая вместе со всеми:
— Вы-ход-ной! Вы-ход-ной! Вы-ход-ной!
На мерзлом плацу сидела вся «пятьдесят восьмая». Но на этом все не закончилось: то ли поддавшись общему настроению, то ли разделяя требования украинцев, то ли, скорее всего, почувствовав запах и вкус бузы, — со своего места зычно гаркнул Коля Тайга:
— Правильно, братва! Дело, хохлы! Сливай воду, начальник! Даешь выходной!
— ДАЕШЬ ВЫХОДНОЙ! — подхватили слова своего главаря блатные. И вот уже они опустились на плац по примеру «политических», нагло скандируя и хлопая при этом в ладони.
Захлопали и с нашей стороны: теперь в отказниках была чуть ли не треть зоны. За ними, увидев неподдельный шок офицера и конвоя, сначала неуверенно, медленно, но через несколько минут уже активнее и дружнее, на плац опускались мужики с бытовыми статьями: а их большинство в любом лагере. Через десять-пятнадцать минут подавляющее большинство зеков сотрясало морозный воздух призывами:
— Вы-ход-ной! Вы-ход-ной!
За исключением «ссученных», которые не торопились определяться, и «опущенных» — лагерных педерастов, которые вообще держались отдельно, законного выходного требовала вся зона.
Наверное, какое-то наказание нас ожидало. Вот только впервые за все время моего заключения о последствиях, даже самых неприятных, думать не хотелось. Кажется, в то утро такое же настроение охватило всю зону. Теперь уже не Червоный и бандеровцы подавали всем пример: каждый заключенный следовал за тем, кто сидел рядом, выкрикивая: «Выходной, выходной, выходной!» — и хлопая одной ладонью о другую.
