Менее чем через час после того, как прозвучал первый выстрел, лагерь накрыла неудержимая волна массовой расправы: вырвавшиеся на волю едва успевали избегать заточек воров, а «ссученные», даже не пытаясь сопротивляться, панически убегали — шестое чувство подсказывало им, что в ближайшее время за них никто не заступится.
Спасаясь от верной смерти, суки бежали врассыпную — и первыми попадали под перекрестный огонь пулеметов с вышек. Это и прочее я тоже узнал гораздо позже. Вмиг ошалевший от неожиданной свободы и безнаказанности лагерный народ, независимо от того, кто эти люди и за что сидят, не обращал внимания на стрельбу. Конечно, не лезли бездумно: когда под пулями упали первые жертвы, заключенные без команды разбежались. Чтобы потом, так же без команды, перестроиться вроде как в боевой порядок, группами броситься на вышки и свалить их на землю, вместе с часовыми.
Солдатам не давали подняться: топтали ногами, рвали руками, кого-то затоптали насмерть, кого-то зарезали в общей куче ловкие воры. Конвойные группы также отстреливались, но их автоматные очереди остановили зеков на очень короткое время, потом в первые ряды выдвинулись уголовники, прозвучал клич: «Смерть легавым!» — и свою смерть в ту ночь нашли все, кто не успел вовремя выбежать за лагерную территорию.
А вскоре морозную тьму лизнули первые красные горячие языки — вспыхнул один из бараков. В огонь бросали еще живых «ссученных», туда же летели мертвые тела солдат охраны. Все это происходило под громкий рев сирены, выключить ее пока что не было возможности.
Пока на территории лагеря полыхал бунт и шла кровавая расправа, мы вместе с Червоным добежали до двухэтажного кирпичного административного корпуса. Здание уже окружили вооруженные самодельными ножами бандеровцы и «лесные братья» — именно сюда, на стрельбу, они подтянулись после того, как лагерь погрузился в сплошной мятежный хаос.
16
Здесь шел настоящий бой.
Вокруг здания на окровавленном снегу лежали несколько трупов, среди них я узнал Мирона — он лежал навзничь, пули прошили его от головы до груди наискосок. Внутри держали глухую оборону. Хотя, судя по нескольким полуодетым трупам около крыльца и кирпичной стены, оперативный состав лагеря тоже понес потери. Китель с погонами был только на одном из убитых, остальные успели вскочить только в галифе и сапоги или валенки. У нескольких заключенных я увидел пистолеты. Те, кто нашел смерть здесь, на небольшом дворе, выбежали вооруженными, и восставшие задавили их массой в рукопашной схватке. Те, кто уцелел, вернулись назад: время показало, что я почти не ошибся с выводами.
— Что здесь? — коротко спросил Червоный, становясь рядом с одноглазым Томасом, выбравшим себе позицию за углом кухни.
— Кусаются, — сосредоточенно ответил литовец, давая в сторону здания еще одну скупую очередь.
Ему ответили выстрелы из окна на втором этаже — все знали, что это кабинет «кума». И там, видимо, засел в обороне сам капитан Бородин. Он бил из приоткрытого окна коротко, прицельно, и в отличие от нападавших имел, несомненно, гораздо больший боезапас. Огрызались выстрелами и из других окон. Но желание вырваться у всех, кто атаковал здание, оказалось сильнее. Или мне показалось, или на самом деле никто из нападавших не боялся поймать слепую пулю.
— Ничего, зубы вырвем.
Процедив это, Червоный повернул голову направо — оттуда, от выхода, тоже доносилась канонада: это Ворон со своей группой пытался взять штурмом караульное помещение и расчистить выход из зоны на волю. Рядом была казарма, а там пирамида с винтовками и автоматами. И если захватить ее стремительно, почти голыми руками, согласно расчетам Червоного, не удалось, тогда дела наши швах. Но, судя по всему, у входа продолжалась перестрелка — значит, все вроде бы шло по плану.
Видимо, Червоный разрывался между желанием быть здесь, у здания, где оборонялись его главные враги, Абрамов с Бородиным, и бежать туда, где Ворон с остальными пробивал путь на свободу. Не знаю, долго ли в той ситуации он собирался искать свое место, но все решили действия украинцев и литовцев.
Одноглазый Томас что-то скомандовал на своем языке, несколько его вооруженных только самодельными ножами товарищей резко рванули к приоткрытой двери, туда же за ними заскочили несколько бандеровцев. Червоный не сдержался — вскинул автомат, давая скупую очередь в сторону окна, из которого отстреливался Бородин, и в следующий момент капитан с криком летел со второго этажа головой вниз. Падая, он смог сгруппироваться, встретил землю вытянутыми вперед руками, перекатился, но подняться не смог — в оконном проеме вырос Томас, наклонился для верности, прицелился и щедро разрядил в начальника оперативной части остатки автоматного диска.
Из других окон тоже доносились крики — боль, ярость, предсмертный стон. Вдруг к ним добавился пронзительный женский визг — и стрельба внезапно стихла. А затем двое заключенных вытащили на утоптанный и розовый от крови — это было заметно даже в темноте! — снег майора Абрамова: босого, в ватных штанах, без кителя, в одной нижней рубашке, тоже грязной от крови. Заключенные тащили начальника лагеря, как капризный ребенок надоевшую сломанную игрушку: выкручивали руки, пинали по ногам и спине, пытались придушить за горло и, если бы это было возможно, наверное, оторвали бы коротко стриженую голову. Пленного майора не бросили на снег под ноги Червоному — тот как раз подошел ближе, — его плотно окружили, не давая упасть, и начали рвать руками: так, по крайней мере, казалось со стороны.
Когда за ним вывели Тамилу, докторшу, — растрепанную, в шинели, наброшенной на ночную рубашку, из-под которой выглядывали полные голые ноги в теплых бурках, с ней обращались не так, как с ее лагерным любовником. Наоборот, ее, кажется, просто тащили за руки и подталкивали в спину. Но все равно докторша надрывно кричала, и в этом крике слышались боль и страх.
Наконец захлебнулась сирена — видно, кто-то добрался до распределительной будки и вырубил ее вместе со всем электричеством. Лагерь окончательно погрузился во тьму, если не считать отблесков пламени со стороны подожженного барака. А еще я вдруг заметил: северную ночь делает светлее белый снег вместе со звездами, неожиданно высыпавшими на темном мартовском небе над мятежной зоной.
— Не надо, не надо, пожалуйста, не надо! — кричала Тамила.
И непонятно было, чего она хотела: избежать собственной смерти, остановить неотвратимую расправу над Абрамовым, призывала к общему милосердию… Испуганная растрепанная женщина вопила от страха. Ее не пугали ни сама зона, ни поведение офицеров и солдат конвоя в отношении заключенных, ни ежедневные заключения о смерти от кровавых ран, обморожения или голода, составленные и подписанные ею. Я сжал зубы: готовясь к тому, что ярость зеков, вырвавшихся вдруг на волю, будет неудержимой и неуправляемой, не ожидал сам от себя, что и меня охватят мстительные настроения.
Со стороны вахты до сих пор тарахтели выстрелы. Червоный судорожно стиснул автомат, опять посмотрел в ту сторону, но сдержался, приблизился к Абрамову, бросив при этом докторше:
