— Помилуй Бог! — воскликнул Стахей Иванов. — Аль мы похожи на черносошных
[67]
? Неси нам вареное вино
[68]
! Да чтоб без обману!
— Всенепременно, ваше степенство, — повеселел целовальник, утвердившись в мысли, что уж эти двое чужеземцев (Голштинца его наметанный глаз вмиг раскусил, несмотря на русский наряд) не поскупятся и отсыплют ему от своих щедрот добрый куш. — Лучше «перевара», чем у нас, во всем Пскове не сыскать.
— Вишь ты — «корчму»... — обиженно бормотал подьячий. — Опосля нее в голове шмели гудят, а ноги кренделя выписывают. То ли дело «перевар» — и во рту сладко, и душу греет, и тело томит.
Голштинец помалкивал. Он никак не мог разобраться, сколько же у московитов существует разновидностей их хлебного вина. Для бывшего капера имела значение лишь крепость, но не его букет. А уж по этой части русскому вину не было равных!.. Тут Карстен Роде совсем некстати вспомнил два бочонка с этим божественным напитком, которые он прикупил в Ругодиве, а достались они пиратам Ендриха Асмуса и помрачнел. Дьявол!
«Ужо доберусь я до тебя, польский пес...»
* * *
Старая баранина оказалась так себе, гораздо хуже блюд Февроньи, но вот что касается пахнущего свежим огурцом псковского снетка, то он был выше всяких похвал. Огромная деревянная миска с этой небольшой, но удивительно вкусной рыбкой опустела раньше, чем они допили «перевар», который, на вкус Голштинца, сильно сластил, напоминая фряжское вино. Не долго думая, Стахей Иванов заказал еще такую же порцию снетка, и они, утолив первый голод, продолжили чревоугодие не спеша, с обстоятельностью людей, которым некуда спешить.
В заведении было многолюдно. Карстен Роде уже знал, что кроме корчем существуют еще и царевы кабаки. Но там закуска к выпивке не полагается, и посещает их, в основном, голь перекатная, без деньги на закусь: ярыжки, да служивые — стрельцы и опричники. Так что народу старая добрая корчма гораздо привычней и милей. Правда, великий князь запретил своим указом торговать здесь хлебным вином, но кто же на Руси празднует такие указы? А уж в купеческом городе Пскове — тем более.
Многочисленные торгаши знали себе цену и не шибко оглядывались на Москву. Свои гостиные дворы псковское купечество имело и в других городах. Крупные сделки заключались в ливонских и ганзейских городах, да и в самом Пскове — с приезжавшими в город иностранными купцами. Поэтому напиваться допьяна, теряя при этом достоинство, они не могли себе позволить, не имели права: статус не тот. А коль голова так думает, то и ноги идут туда, куда она укажет.
Неожиданно шум в корчме стал стихать и послышался чей-то немного хрипловатый, но сильный голос:
— Пьете, жрете, окаянныя! Брюхо набиваете, эту смрадную бездну, вместилище болезней и пороков! А беду не чуете! Воронье черное на Псков летит за поживой, Ирод на конь взобрался, кровопивец и пожиратель христианского мяса! Глад и хлад он несет с собой, великие потрясения!
Карстен Роде в недоумении оглянулся и опешил. На пороге стоял босой и почти голый человек (это зимой-то!) — в одной набедренной повязке, представлявшей собой грязные лохмотья. Он был высокий, тощий — кожа да кости — и посиневший от холода. Тем не менее дрожь его не била, а огромные темные глазищи на изможденном лице, казалось, горели дьявольским пламенем.
— Никола... — зашептались кругом. — Никола Салос... Святой...
— Кто это? — спросил Голштинец у подьячего.
— Местный юродивый, — со страхом ответил Стахей Иванов и три раза мелко перекрестился.
— Он что, колдун?
— Нет. Пророк. Страшные слова говорит... Вдруг правда?
Карстен Роде лишь неопределенно пожал плечами. Он не очень верил в апокалипсические предсказания и чудеса, и уж тем более не имел за душой ни капли доверия к разным кликушам. Его крестьянская натура была чересчур прямолинейной и прагматичной. А уж время, проведенное в компании сорвиголов-ландскнехтов да на капитанском мостике, и вовсе избавило от страха за собственную жизнь. Голштинец точно знал, что умрет не раньше и не позже времени, назначенного ему судьбой.
Тем временем юродивый продолжал всяко поносить неразумных и недалеких людишек, жестокую своекорыстную власть и в особенности убивцев-опричников, хуля их на разные лады. Посетители заведения, поначалу сидевшие тихо, начали возбуждаться. Раздались возгласы одобрения. Целовальник замахал на Николу тряпкой и жалобно попросил, чтобы тот удалился или сел за стол, а он его покормит.
— Не накликай на меня беду... — бубнил целовальник. — Христом Богом прошу...
— Ты сам первая беда! — резко ответил юродивый. — Мало нам царевых кабаков, где людишки ум пропивают? Дак нашему кровопийце московскому того и надыть. Пьяный скот легче загнать в ярмо. Пошто народ спаиваешь?! Корысти ради... Эх! А был когда-то человеком.
— Кто это здесь нашего государя хулит?
Голос был трубный, а обладатель его — человек видный: рослый, широкоплечий, с властным лицом. Черная монашеская одежда выдавала в нем опричника, хотя бляхи с изображением оскаленной собачьей морды на груди, как у Басарги Леонтьева, не было. Но у пояса болталась внушительного вида сабля, а в руках он держал боевую нагайку-треххвостку со свинцовыми наконечниками.
— Воззрите, люди! — снова возопил юродивый, потрясая руками и закатывая глаза. — Адово семья проросло, черные корни пустило! Кровь, везде кровь! Пожары, сотни убиенных и утопленников! Ироды, ироды!..
— А чтоб тебя!.. — Опричник грубо выругался и с силой хлестнул Николу нагайкой. Тот упал как подкошенный и затих.
Народ в корчме загудел. Недовольный шум нарастал, ширился. Поднять руку на юродивого считалось большим святотатством.
— Пошто святого человека тронул?!
Карстен Роде узнал в крепком парне, который с вызывающим видом встал перед опричником, соседа по столу. Его товарищ тоже поднялся и держался несколько позади.
— Пошел прочь! — рыкнул на него опричник и замахнулся.
Но пустить повторно в ход свою нагайку не успел. Момент, когда у парня появился в руке нож, Голштинец просмотрел. Он лишь констатировал ловкость и силу, с которой тот нанес опричнику удар прямо в сердце. Такой сплав скорости и точности фехтовального выпада предполагал недюжинную воинскую выучку.
Опричник упал. Только теперь Карстен Роде заметил, что «черный» не один — позади него стояли еще трое вооруженных людей в таких же одеяниях. Они мигом выхватили сабли и атаковали молодца с ножом. Но опричники не учли одно очень неприятное обстоятельство — их длинные сабли с широкой «полосой» — клинком, похожие на кривые мечи, для боя в помещении с низким потолком были непригодны. А также «государевы псы» не ожидали, что им будут противостоять столь серьезные бойцы, пусть и с подсайдашными ножами
[69]
в руках.
