— Эко дело... — насмешливо хмыкнул Нагай. — С бабами всегда так — чуть зазевался, и получи неприятность. У них волос длинный, а ум короткий. Но и этой малости хватает, штоб обвести мужика вокруг пальца. Не горюй, Иван, найдешь себе другую. Вон, как моя Марфушка.
— Я и не горюю, — сдержанно ответил Иван Кольцо и приложился к чарке. — Придет время — поквитаюсь.
— Кто бы в этом сомневалси... — Нагай осклабился.
Иван Кольцо славился своим упорством в достижении цели. Если ему попадала вожжа под хвост, он сметал все со своего пути. В такие моменты к Ивану лучше было не приближаться — ни врагу, ни товарищу.
Неожиданно со двора донесся какой-то шум, который все усиливался и усиливался. Схватив шапку и накинув на плечи кафтан, встревоженный Нагай выскочил на крыльцо. За ним последовали и гости.
На небольшой площади возле часовенки образовался круг. Ушкуйники обступили двух парней, которые что-то рассказывали, почти кричали, — с надрывом, взахлеб, временами бессвязно.
— Кто это? — спросил Ермак.
— Мои соглядатаи, — озабоченно ответил Нагай. — Третьяк и Пятой, братья Офонасьевы. Што там стряслось, Ерофейко?! — крикнул он своему помощнику, не дожидаясь, пока тот подбежит к избе.
— Беда, атаман! Подойди сюды, послушай...
Атаманы поспешили вслед за Нагаем. Толпа расступилась, и братья Офонасьевы встали перед Нагаем. Будь здесь Карстен Роде, он сразу бы узнал в двух молодцах тех ушкуйников, что учинили над опричниками расправу в псковской корчме.
— Пошто орете аки резаные?! — грозно сдвинув брови, спросил Нагай.
— Горе-то какое, атаман! Горе всем нам! — возопили в один голос Третьяк и Пятой.
Атаман сильно удивился и даже почувствовал страх — братья отличались рассудительностью и завидным хладнокровием. Поэтому их всегда посылали разведывать, когда пойдет караван торговых судов и где какое имущество лежит на купеческих складах. Кроме того, Третьяк и Пятой, владеющие грамотой и знающие счет, закупали для ушкуйников огненное зелье и сбывали доверенным людям награбленное.
— Цыц! — рявкнул атаман ушкуйников. — Чай не бабы! Заголосили... Говорите толком, да с расстановкой. Давай ты, Пятой.
Братья под гневным взглядом Нагая быстро обрели необходимое спокойствие, и Пятой, разговорная речь которого отличалась большей ясностью, начал свой рассказ:
— Царь с опричней в Новгороде! Грят, заговор был. А возглавил его земский боярин Данилов, ведающий Пушкарским приказом. Будто бы заговорщики хотели Новгород и Псков отдать литовскому королю, а великого князя убить. Опричники разорили Софийский собор... — В толпе кто-то ахнул. — Выломали в нем старинные иконы, забрали все ценное и колокола, сняли и увезли Корсунские ворота. По всему городу хватают бояр, купцов и дьяков и ведут их на Городище, где над ними царь суд правит. Людей колют ножами, рубят топорами, как скотину, раздевают донага и обливают на морозе водой. Многих связали веревками и сбросили с Волховского моста в реку. А по реке на лодках ездят опричники и добивают выплывших баграми и топорами. Осподи, что творится!
Парень казался не в себе, и Нагай забеспокоился, как бы Пятой не рехнулся.
— Откуда знашь? — грубо спросил он, вонзив в парня свои свинцово-тяжелые зенки. — Не врешь ли?
— Мы там были! И все видели! Вот тебе крест, атаман, что не вру. — Пятой перекрестился. — Нас пытались взять, но мы отбились от опричников, убегли и спрятались на чердаке купеческого дома. Пуст был дом и ограблен.
— Неужто сам царь возглавил опричников? — недоверчиво поинтересовался Ермак.
— Душегуб он, антихрист! — вдруг возопил Пятой, задрожал мелкой дрожью и начал немного заикаться. — В доме этом м-мы недолго х-хоронились, потому как опричники его п-подожгли. Мы, конечно, м-маленько обгорели (вот и шапка в дырках, и з-зипун, что твое решето), пока выбирались из огня, но про то л-ладно. Ушли мы из города — и наткнулись на ц-царский лагерь. А уж там страсти какие были! — Парень наконец справился с волнением и стал говорить тверже. — Мы в лесу хоронились, сели на деревья по привычке, и царский лагерь был перед нами как на ладони. Ничего другого не оставалось, как ждать темноты. Царь приказал оградить частоколом обширное место, куда привели, как скотину на бойню, большую толпу городского люда, сам сел на коня и начал пронзать тех несчастных копьем. А когда напился людской кровушки вволю, то приказал опричникам, чтобы убивали всех без разбора и рассекали на куски...
Голос Пятого пресекся. Лицо парня, обычно пышущее молодой удалью и крепким здоровьем, превратилось в бледную маску старца. Его брат Третьяк выглядел не лучше. Нагай мигнул Марфушке, стоявшей неподалеку. Она быстро метнулась в избу и принесла парням по кружке хлебного вина. Братья выпили его, как воду, даже не поморщились, хотя отличалось оно отменной крепостью.
— Сразу мы не смогли уйти далеко от Новгорода... — продолжил свой рассказ Пятой.
Его щеки немного порозовели, и он наконец полностью взял себя в руки — все-таки ушкуйников никак нельзя было назвать красными девицами. Вид крови для них был привычен, а смертоубийство не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Но даже такие жесткие и крепкие натуры, как у братьев Офонасьевых, едва не сломались от зрелища массовых казней, которые учинили опричники во главе с великим князем московским.
— Нам пришлось схорониться на некоторое время у нашего человека за городом, чтобы переждать погромы. Ты знаешь его, атаман. Это Меркур Потапов, лесной стражник. У него много в лесу потайных мест. Опричники хоть и шарили по окрестностям, как псы, но так ничего и не нашли. А на третий день к нам прибился еще один хороший человек — церковный диакон, брат Меркура. Уж он-то порассказал... — Пятой скрипнул зубами; теперь его глаза уже загорелись гневом. — Когда царь вступил в Новгород, епископ пригласил его к обеду. На это же пиршество было также приглашено большинство настоятелей из различных монастырей. Когда обед кончился и были убраны столы, царь, желая воздать епископу «благодарность», велел стащить с его головы тиару, которую тот носил, сорвал епископское облачение и лишил сана. При этом, смеясь, сказал: «Тебе подобает быть не епископом, а скорее скоморохом. Поэтому я хочу дать тебе в супружество жену». А монахам молвил следующее: «Прошу вас пожаловать ко мне в гости. Но я хочу, чтобы всякий отметил свое участие в устройстве этой свадьбы». И заставил каждого из них выплатить немалые суммы денег — от всех архимандритов по две тысячи золотых, от настоятелей — по тысяче, остальные заплатили по пятьсот и триста червонцев. Потом царь велел привести кобылу и сказал епископу: «Получи жену, влезай на нее и запиши свое имя в списке скоморохов». Когда епископ взобрался на кобылу, царь велел привязать его ноги к скотине и дал ему в руки лиру со струнами. «Упражняйся в этом искусстве, — сказал он, смеясь бесовски. — Тебе ведь не остается делать ничего другого, в особенности после того, как ты взял такую кроткую жену». Что касается остальных монахов, то у одних опричники отняли все имущество, а других после жестоких мучений умертвили...
