Об этом как раз думали и братья Офонасьевы, Третьяк и Пятой. Спустя два дня после отъезда Ермака с атаманами, неумолимый Нагай послал их разведать верный путь к балтийским поморам. Он решил не дожидаться весны, а идти на Балтику санным путем, потому как в свете последних новгородских событий главарь ушкуйников, всегда отличавшийся даром предвидения, совершенно не сомневался: весной Волхов перекроют речными засадами. А где именно, поди узнай — ведь в Новгороде истреблены почти все его соглядатаи.
Немного повздыхав и посетовав, что атаман не дал им как следует передохнуть, братья опять оседлали коней и оправились на задание. А когда спустя три недели вернулись, то застали страшную картину. Стан речных разбойников был разорен, ушкуи сожжены, а в лесу валялись на поживу воронью тела их товарищей. Похоже, несмотря на меры предосторожности, возведенные Нагаем в обычай, царские слуги — уж неизвестно кто, стрельцы или опричники, — сумели подобраться к нему незамеченными.
Третьяк и Пятой решили, что в этом деле без казаков не обошлось. Только они были способны совершенно незаметно украсть яйцо из-под наседки, да так, что птица даже не шелохнется. Мелькнула у них и другая мысль: уж не причастен ли к этому нападению Ермак? Больно уж обиделся он на Нагая за то, что тот надерзил и не захотел пойти под его руку на службу к Строгановым. О предложении атамана казаков рассказала Марфушка; братьям Офонасьевым она была двоюродной сестрой.
Ни Марфушки, ни Нагая среди убитых Третьяк и Пятой не обнаружили. Или атаман ушкуйников сумел отбиться и уйти, или его пленили, что гораздо страшнее смерти в бою. Похоронив своих товарищей по христианскому обычаю, растерянные и упавшие духом братья решили вернуться к балтийским поморам, с кем уже успели наладить неплохие отношения.
Увы, им не суждено было затаиться и переждать лихую годину. В Нарве братьев опознали. Кто был доносчиком, неизвестно. Но они едва оторвались от опричников Малюты Скуратова, продолжавших искать в городе крамолу. Братьям повезло: преследователи были пьяными и посчитали, что одного их вида вполне достаточно, дабы привести ушкуйников в страх и трепет, подавить волю к сопротивлению. Царевы псы просчитались, потеряв при этом одного убитым и троих ранеными.
Нарва — небольшой город, спрятаться там негде, и братья от отчаяния отважились на небывалое дело: они схоронились на гостином дворе среди тюков с мехами, которые уже прошли таможенный досмотр и были водружены на сани датских купцов. Так они миновали все препоны, заставы и границу, и оказались в Курляндии. Правда, им пришлось немного поголодать, но это дело знакомое. Главное, что они не замерзли, да и морозы тогда стояли небольшие.
Покинув ночью купеческий обоз, братья взяли курс на вольный город Ригу. Там они рассчитывали затеряться среди приезжих иностранцев и дождаться весны, чтобы наняться на какое-нибудь промысловое или торговое судно. По дороге ушкуйники продали пять сороков
[88]
беличьих шкурок, которые не забыли прихватить с собой из обоза, и хоть отдали их за полцены (ушлый торговец небезосновательно посчитал, что они краденные), тем не менее денег на дорогу и пропитание им вполне хватило. Братья даже прикупили себе двух мохноногих северных лошадок, что и вовсе облегчило дальнейший путь.
И все было бы хорошо, не соблазнись они посулами вербовщиков новоиспеченного королька Магнуса. Те набирали наемников для своей опереточной армии, которая формировалась на острове Эзель, в Аренсбурге. Герцог создавал войско по велению великого князя московского Ивана Васильевича, который обязался содержать его за свой счет, лишь бы новый датский вассал оказал царю поддержку в войне против Речи Посполитой. Деньги от царя московитов, а также различное воинское снаряжение и продовольствие герцог получал исправно. Однако воевать поляков и литвинов не торопился, ссылаясь на различные заковыки и трудности.
Оказавшись в Аренсбурге, Третьяк и Пятой, надеявшиеся не столько поправить свое финансовое положение, сколько затеряться среди разноплеменного сброда, попали как кур в ощип. Наемники, больше похожие на бандитов, нежели на войско, днями слонялись без дела голодные и злые: герцог, скупой как самый распоследний ростовщик, выделял на их содержание совершенно мизерные суммы. В казармах часто вспыхивали ссоры из-за пустяков, нередко оканчивающиеся кровавыми поединками.
Как раз из-за такой заварушки братья и очутились в каземате Тюремной башни. То, что они в пылу побоища ранили нескольких сотоварищей, им запросто сошло бы с рук — случай ординарный, ничего особенного. Но под горячую руку ушкуйников попался дежурный офицер из ливонских дворян. Он очень надеялся на свое отменное владение шпагой, однако Третьяк и Пятой доказали, что и русские не лыком шиты. Офицер надолго вышел из строя, а братьев бросили в темницу, где они ожидали суда, исход которого практически не вызывал сомнений — поруганная дворянская честь требовала достойного отмщения...
Карстену Роде герцог и впрямь не отказал. Очень уж соблазнительно выглядела в его глазах задумка царя Ивана Васильевича создать свой каперский флот. Магнус небезосновательно полагал, что часть добычи морских разбойников осядет и в его казне, благо он обязался предоставлять судам Голштинца укрытие в своих гаванях. А где найдут свой конец освобожденные преступники — на плахе или в морской пучине — его мало волновало.
Из тюрьмы вышли десять человек. Народ был разношерстным: немцы, датчане, голландцы и русские. Наиболее подходили для корабельной службы голландцы, Третьяк и Пятой, а также дерзкий сквернослов, немец по национальности. Его звали Хайнц Шуце. Он был штурманом, немало поскитался и, как понял капитан из беседы с ним, имел какое-то отношение к морским разбойникам. Но какое именно, Шуце так и не проговорился. Однако предложение стать капером принял горячо и с большим удовольствием.
Карстен Роде отправил восьмерых освобожденных под командой Шуце осваиваться на пинке, а братьев Офонасьевых оставил при себе, вооружив до зубов и переодев в платье голландских моряков. Он знал, что им можно доверять. Обладающий даром предвидения, Голштинец начал ощущать в последнее время какое-то беспокойство. Ему казалось, что за ним постоянно наблюдает чей-то пристальный недружелюбный взгляд. Каперу это очень не нравилось, он чувствовал себя неуютно и пытался вычислить в толпе соглядатая (если тот, конечно, был). Но все его потуги оказывались напрасными — слишком уж много людей толпилось на узких улочках и тесных рынках Аренсбурга.
Первый звоночек надвигающейся опасности прозвучал вечерней порой, когда уставший Карстен Роде в сопровождении братьев возвращался на постоялый двор. Беду заметил востроглазый Третьяк. Ушкуйники и в Аренсбурге держались как во вражеском городе, хотя их новый статус предполагал спокойную размеренную жизнь: каперов взял под свое крыло сам король Магнус. И все, кому нужно, об этом знали. Но все равно парни держали очи широко открытыми, а чуткие уши — востро.
