– Ну да… Не нужно было так нажираться. В нашем возрасте глупо это – нажираться, как пацанам. Вот, соответственно, и результаты…
«А ведь Речной Кордон что-то в нем и впрямь изменил», – подумал я.
На самом деле по части «нажираться» Тополь всегда был профессором. И вот же – какие песни запел! Не хуже моей школьной учительницы Людмилы Ильиничны по прозвищу Моралистка! Впрочем, если посмотреть на эту тему отстраненно, Костя был прав – с загулами до бессознательного состояния и впрямь надо бы заканчивать. Ибо…
– А можно спросить? – робко произнес я.
– Спрашивай.
– Почему ты, если давно меня простил, четыре месяца в «Лейке» не показывался? В военсталкеры ушел?
Тополь наморщил лоб, сдвинул брови и замолчал. Я бы употребил литературное клише «повисла пауза», если бы не уверенность, что Тополь намеренно ее «повесил».
Минуты три мы сидели в тишине. Дождь, уже обессилевший, лениво колотил по дряхлой крыше нашего скворечника.
Я думал о Нашатыре, хозяине скворечника. Нашатырь любил промышлять именно в этом районе. Причем охотился он почти исключительно за «каменными цветками», которых в здешних местах было хоть задницей ешь.
Работал Нашатырь в одиночестве. В свободное же время писал – не то художественную книгу, не то мемуары в толстой тетради с клеенчатой обложкой. Бывало, зачитывал мне из этой тетради, были там даже стихи…
Вспомнил я и о том, как Нашатырь пропал без вести три года назад.
Это было зимой, в канун Нового года. Мы дважды ходили его искать в окрестностях ЧАЭС, откуда его ПДА в последний раз посылал сигнал подтверждения. И оба раза – с нулевым результатом.
Кто-то из «монолитовцев», с которыми общался на тему Нашатыря по нашей просьбе Любомир, сказал, что и впрямь видел его тело у северного входа на территорию АЭС. И что следы насилия на теле явственно указывали на то, что сталкером собиралась отобедать оголодавшая псевдоплоть. Эх, Нашатырь-Нашатырь… Какой сталкер был! А пропал как заяц.
Впрочем, кто как, а я лично никогда «монолитовцам» не верил. С чего бы мне верить про псевдоплоть и Нашатыря? Уж больно Нашатырь опытный был, чтобы стать добычей переродившейся свиньи…
– Я в «Лейку» к тебе не приходил, потому что хотел понять, какая она, другая жизнь, – наконец ответил Тополь.
– Как ты думал это понять, брат?
– Ну, «Лейка» и все наше шевеление вокруг нее – это как бы и есть моя «основная жизнь». Ходишь за хабаром, продаешь его Хуаресу, потом пивцо потягиваешь, знакомишься с барышнями… В Ялту отдыхать ездишь, там гудишь в казино или на катере рассекаешь… Это и есть «основная жизнь». Так вот к тому моменту, как мы с тобой поссорились, у меня такое чувство вызрело, что меня от этой основной жизни уже порядком тошнит, просто выворачивает! Упаси Черный Сталкер, меня тошнило не от тебя конкретно. И не от Женьки, хоть она и дрянь. И не от «мохито», который смешивает Любомир, хотя в нем, как на мой вкус, слишком много мяты. И даже не от необходимости все время пересекать Периметр, трястись за свою шкуру, выцеливать обнаглевших бюреров и воевать со случайными снорками…
– От чего тогда?
– Да от всего этого вместе! Это как коктейль из рома с колой. Тебе может до смерти осточертеть ром с колой. И ты даже смотреть на эту коричневую жидкость в стакане не сможешь без отвращения. Но к самой коле или к самому рому у тебя, возможно, никаких претензий и не будет.
– И ты решил найти другую жизнь, которая была бы не похожа на эту самую «основную жизнь», и поэтому устроился служить на Речной Кордон? – проявил догадливость я.
– Ну, если бы я действительно хотел устроить себе Другую Жизнь, я бы уехал в Магадан, пошел пахать на золотые рудники, женился на учительнице младших классов по имени Зина, она родила бы мне двух деток – мальчика и девочку, – и жил бы я себе поживал в двухкомнатной квартире посреди спального района этого самого Магадана. А так, на Речном Кордоне, это была лишь «в чем-то другая жизнь», а не сама «другая жизнь». Понимаешь?
– В общих чертах, – кивнул я. – Ну и как, успешно это ты… на Речном Кордоне?
– С одной стороны, вроде да. Я хотел перемен – я перемены получил. Но с другой стороны, на Речном Кордоне оказалось скучновато.
– Французы заманали?
– Они, родимые. Лягушатнички… Бонжур-тужур, мерси-вуаси… В шары свои как начнут играть – хоть святых выноси. Я тупее игры в жизни не видел! Или вот вино пили все время – за завтраком, за обедом, за ужином. А мне лично – что от этого вина? Оно мне не впирает, между прочим. Так, пустая трата времени… Все равно что компот хлебать! Или вот, бывало, как примутся губу катать, кто и что себе купит, когда из армии уволится! А я слушаю все эти губозакатайки и думаю: вы сначала доживите до увольнения, а потом уже и будете онанизмом заниматься, так ведь и сглазить можно… Но молчал, конечно. А ведь прав был, как теперь выясняется.
– Приставали? – спросил я встревоженно, припоминая читаную в газете статистику, согласно которой двадцать процентов мужчин Франции во время социального опроса признались в том, что хотя бы один раз имели гомосексуальный контакт. «А сколько же процентов не признались, промолчали?» – ужасался по этому поводу я.
– Да нет. Они нормальные были. Только скучные очень…
– А наши?
– Да и наши занудами оказались – в карты разве что неплохо играли. Но самое мерзкое – это ощущение, что ты просто занимаешь чье-то место. Что на твоей должности должен работать какой-нибудь Петя Сидоренко, Олесь Прохорчук или Джамаль Абдуллаев, молодой честный парень, который хочет добра, которому характер свой ковать надо… А мне чего характер ковать? У меня он уже и так… чугунный! – Тополь посмотрел на меня не без самодовольства.
– Что есть, то есть, – согласился я с «чугунным» характером. – Но, кстати, заметь, будь на твоем месте тот самый молодой парень, условный Петя Сидоренко, он бы вчерашнюю ночь вряд ли пережил. Так и остался бы там лежать на крыше капонира. Навсегда.
– С этим я спорить не буду. – Тополь степенно кивнул.
– То есть я очень вовремя явился. Потому что ты и сам уже собрался уходить, верно?
– Думаю, еще пару месяцев я на чистом мазохизме протянул бы… А кстати, что тебя-то, кроме мук совести и желания мириться, ко мне привело? Ты что-то там про озеро упомянул во время допроса. Это правда была? Или так?
На какие-то доли секунды мне захотелось рассказать Тополю все. Про визит Рыбина-в-штатском, про контейнер КМПЗ, затерянный невесть где на берегах Янтарного озера, про секретность и про мегагонорар, обещанный мне за то, что контейнер этот в «Лейку» невредимым доставлю.
Но потом меленькое благоразумие взяло верх.
Мне вдруг показалось: если я скажу всю правду, Тополь точно откажется. Придумает какой-нибудь предлог, разведет философию вроде этой, про «основную жизнь» и «другую жизнь», и… откажется. В конце концов, он ранен, он устал, имеет право. И я решил, что пора вытаскивать из рукава главный козырь.
