Как ни парадоксально, в опубликованном в 1939 г. сборнике «Труды Ленинградской конференции по типизации технологических процессов» опытному цензору удалось обнаружить выдержку «с резкими возражениями (sic! – В.Н.) против фашизма». А в качестве примера был приведен следующий пассаж, выявленный в одной из статей, включенных в этот сборник: «В то время, когда разъяренный фашизм уничтожает достижения науки и техники и ведет свои страны к ужасам средневековья…». Естественно эта выдержка была «снята» цензором.
[330]
28 сентября имперский министр иностранных дел Германии Й. фон Риббентроп вновь прибыл в Москву, где после его переговоров со Сталиным и В.М. Молотовым был подписан советско-германский договор о дружбе и границе. После подписания этого договора цензоры стали еще бдительнее следить за тем, чтобы печатные материалы, выходившие в свет в СССР, «не омрачили» «дружбу» с Германией. 10 февраля 1940 г. начальник Главлита Н.Г. Садчиков направил заместителю начальника УПА ЦК ВКП(б) список книг, подлежавших изъятию из продажи и из библиотек. В нем, в частности, была упомянута книга Н. Корнева «Третья империя в лицах», выпущенная издательством «Художественная литература» в 1937 г. Цензура посчитала, что автор книги «очень остро» писал «об изуверстве германского фашизма» и непрочности той социальной базы, на которой он держался. Вывод руководства Главлита был однозначен: «В условиях настоящего времени описываемое содержание книги не соответствует нашей внешней политике».
[331]
«Плохо говорится о Гитлере…» – так оценила цензура книгу Э. Отвальта «Путь Гитлера к власти», выпущенную издательством «Соцэкгиз» в 1933 г. В ней же был обнаружен ряд формулировок, которые после заключения СССР договора о дружбе и границе с Германией рассматривались как «нежелательные». И в качестве примера цензор привел следующий абзац: «Теперь фашизм торжествует. Он справляет кровавые оргии по всей стране (Германии. – В.Н.), истребляя коммунизм».
[332]
Просматривая справку о содержании учебных программ по экономической географии ЛГУ, а также по новой истории Ленинградского политико-просветительного института им. Н.К. Крупской, сотрудники Ленгорлита обнаружили, что Германия рассматривалась в них как главный виновник развязывания Первой мировой войны. Заведующему кафедрой экономической географии было указано цензором «на безответственное отношение (sic! – В.Н.) к составлению программ» и предложено их немедленно «изъять».
[333]
11 июня 1940 г. заместитель председателя СНК СССР, первый заместитель наркома иностранных дел А.Я. Вышинский сообщил своему шефу В.М. Молотову, что присутствовал на «закрытом спектакле» – опере «Семен Катко» С.С. Прокофьева в Театре им. К.С. Станиславского. Вышинский посчитал целесообразным внести изменения в либретто оперы, «устранив эпизоды с австро-германскими оккупантами». Естественно, композитору Прокофьеву не оставалось ничего иного, как согласиться «с этим предложением».
[334]
В октябре 1940 г. начальник Главлита Н.Г. Садчиков сообщал в УПА ЦК ВКП(б), что среди прочих изъятых по цензурным соображения книг был списан «в макулатуру книжной сети» песенный сборник поэта В.И. Лебедева-Кумача «Москва майская», изданный Музыкальным издательством в 1937 г. Причина была проста: наличие в тексте опубликованной в сборнике песни «Нас не трогай» «нескольких абзацев антигерманского характера»
[335]
(они приводились нами выше).
Вообще, В.И. Лебедеву-Кумачу основательно «досталось» от цензоров. Следы их вмешательства можно обнаружить, если сравнить содержание упомянутого поэтического сборника, опубликованного в 1938 г.,
[336]
т.е. до пакта Риббентропа-Молотова, с книгой стихов, вышедшей в свет уже после подписания этого пакта и договора о дружбе и границе с Германией.
[337]
В новой книге вместо «немцев и панов», которых лихие красноармейцы разбили «в пух и прах», «остались»… одни паны (поляки); соответственно, «силы немецкой» уже нет и в помине в подцензурном сборнике 1940 г., а место «фашистских гостей» заняли просто «незваные гости».
После подписания пакта Риббентропа-Молотова стали немедленно пресекаться любые попытки отражения в художественных произведениях тематики, связанной даже с гипотетическим вооруженным столкновением между СССР и Германией.
[338]
Скорее всего, после визита Й. фон Риббентропа в Москву и заключения договора о дружбе и границе с Германией 28 сентября 1939 г. Л.З. Мехлис получил лично от Сталина указания относительно того, в каких именно выражениях необходимо было разъяснять личному составу РККА причину столь резкого внешнеполитического поворота и «нового курса» в поведении советского руководства относительно национал-социалистического режима. Руководство ПУРККА отреагировало на договоры, подписанные между СССР и Германией, специальной директивой Мехлиса (29 сентября). В ней, в частности, до руководства политуправлений округов и армий доводилась следующая мысль: пакт о ненападении «устранил угрозу войны» и означал «блестящую победу сталинской внешней политики».
Между тем даже внутреннее неприятие людьми начавшейся пропагандистской кампании в духе «дружбы» с гитлеровской Германией не послужило помехой для проявлений конформизма. 15 ноября 1939 г. М.М. Пришвин заметил в дневнике: «По-прежнему у нас не говорят люди между собой о политике, но она так велика, что вошла внутрь каждого, и каждый про себя является политиком, живет внутри великих событий».
[339]
Быть «политиком про себя» вынуждала действительность советского режима. Атмосфера недоверия приводила порой к тому, что даже в разговорах с близкими и друзьями люди боялись высказываться «слишком откровенно». Курс на сближение с нацистской Германией, «дружбу» с ней был выбран Сталиным, и, как полагало подавляющее большинство населения СССР, открыто противопоставлять ей свое личное мнение было просто опасно. Господствовала вера, что вождь не может совершать ошибок.
[340]
