Польша ответила, что она «быть четвертым не хочет, не желая давать аргументы Гитлеру». Ю. Бек сообщил французскому послу в Варшаве Л. Ноэлю: «Для нас это принципиальный вопрос: у нас нет военного договора с СССР; мы не хотим его иметь…» Э. Рыдз-Смиглы твердил: «Независимо от последствий, ни одного дюйма польской территории никогда не будет разрешено занять русским войскам». Румыния также, несмотря на уговоры союзников, категорически отказались от сотрудничества с СССР.
[32]
У. Ширер недоумевал, «почему правительства Англии и Франции в столь критический момент не оказали давления на Варшаву» или не поставили условием своих гарантий Польше принятие помощи от России? Боннэ предложил этот вариант 19 августа. Ллойд Джордж в палате общин высказывал подобное мнение: «Если мы пойдем на это без помощи России, то попадем в ловушку… Я не могу понять, почему перед тем, как взять на себя такое обязательство, мы не обеспечили заранее участия России… Если Россию не привлекли только из-за определенных чувств поляков… мы должны поставить такое присутствие в качестве условия, и если поляки не готовы принять это единственное условие… то они должны сами нести за это ответственность».
Ответ на недоуменные вопросы У. Ширера и Ллойд Джорджа давал Наджиар: «Польша не хотела входить в такое соглашение… а англо-французы не слишком настаивали». «Мы хотим хорошо выглядеть, — прямо писал Наджиар, — а русские хотят вполне конкретного соглашения, в которое вошли бы Польша и Румыния». Неизбежным результатом англо-французской позиции, по мнению Папена, была война: «Гитлер не напал бы на Польшу, если бы это грозило войной на два фронта. Но тот факт, что Великобритания дала Польше гарантии в момент, когда ее переговоры с Россией все еще находились в тупике, возродил в России старый страх перед cordon sanitaire и толкнул Сталина в объятия Гитлера».
Решимость Москвы вызвала панику в Париже, и вечером 22 августа Думенк уведомил Ворошилова, что он получил полномочия заключить военную конвенцию, предоставляющую Красной армии право прохождения через Польшу и Румынию. На настойчивый вопрос собеседника, может ли он предъявить свидетельства согласия Польши и Румынии, Думенку оставалось ответить лишь отговорками… он добавил: «Но ведь время уходит!» Маршал… ответил: «Бесспорно, время уходит».
Переговоры о военном сотрудничестве шли параллельно и начались со взаимной информации о состоянии вооруженных сил трех держав и их стратегических планах в части, касающейся Европы. Как доносил Думенк в Париж 17 августа: «Заявления советской делегации носили точный характер и содержали многочисленные цифровые данные… Одним словом, мы констатируем ярко выраженное намерение (СССР) не оставаться в стороне, а, как раз наоборот, действовать серьезно». СССР, в отличие от Англии и Франции, представлял нарком обороны, который заявил, что в случае конфликта с Германией Советский Союз готов выставить 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий, 9—10 тыс. танков, 5 тысяч орудий и 5,5 тыс. самолетов. Одним из условий заключения договора между тремя странами он выдвинул — выставление Великобританией и Францией 86 дивизий, «решительного их наступления начиная с 16-го дня мобилизации, самого активного участия в войне Польши».
В ответ генерал Хейвуд заявил, что Англия предполагает выделить «16 дивизий на ранней стадии ведения войны и 16 позднее». Под нажимом Ворошилова Хейвуд был вынужден доложить о текущем состоянии британской армии: «Англия располагает пятью регулярными… и одной механизированной дивизией», и может выделить для войны на континенте сразу не более двух из них. Как пишет М. Карлей, «это был долгий путь» до 60 дивизий, которые Великобритания выставила на Западном фронте к концу третьего года Первой мировой войны.
[33]
О боевых качествах британской армии в 1935 г. высказывался маршал Ф. Петен. Он считал, что британская армия годилась только для «парадного плаца». Ее состояние мало улучшилось за последующие годы, поскольку Н. Чемберлен заняв пост премьер-министра в мае 1937 г., до 1939 г. урезал ассигнования на усиление британской армии. Не случайно, по словам Карлея, Кадоган противился сближению с Москвой, так как британскому правительству нечего было предложить: «Тогда нам очень скоро придется обнародовать, что в нашем буфете пусто».
«Французская политика, — отмечает М. Карлей, — была не менее «эгоистичной» и жульнической, чем британская. Французская армия тоже не планировала наступательных действий против Германии из-за своих пограничных укреплений (линии Мажино) ради предполагаемых союзников…» Подавляющая часть военных расходов Франции вкладывалась в линию Мажино. Де Голль в то время писал, что Франция напоминает закованного в броню рыцаря, выбросившего свой меч. «Французские военачальники, — продолжает М. Карлей, — были бы немало смущены, если бы восточные коллеги поинтересовались их наступательными планами, потому что ни один из них не был достоин даже именоваться таковым. Согласно Гамелену армия была вообще неспособна вести наступательные действия».
Дирксен в то время сообщал в Берлин: «На прямые вопросы советской стороны о роде и степени военного сотрудничества в ходе войны французская и британская военные миссии отвечали лишь общими фразами». Когда же глава английской военной миссии адмирал Дракс сообщил своему правительству запросы советской делегации, то Галифакс на заседании кабинета министров заявил, что он «не считает правильным посылать какой-либо ответ на них». Переговоры о военном соглашении оказались фактически сорваны. По словам Сталина, британская военная миссия «так и не сказала Советскому правительству, что ей надо». Барнет признавал: «Я понимаю, что политика правительства — это затягивание переговоров, насколько возможно, если не удастся подписать приемлемый договор». Здесь У. Ширер вновь недоумевал: «Трудно понять приверженность англичан политике затягивания переговоров в Москве».
В чем же крылся секрет очередной английской тайны У. Ширера?
Начало ответа на данный вопрос еще до переговоров давал Харви, личный секретарь Галифакса — эти переговоры в Москве были «просто уловкой… Это правительство никогда ни на что не согласится с Советской Россией». Переговоры были начаты только благодаря активному давлению общественности на правительства Англии и Франции. Боннэ тогда отмечал: «Сейчас в общественном мнении Франции и Британии складывается такое мощное движение в защиту соглашения с СССР, и во всем мире… среди громадного количества людей, даже самых умеренных взглядов, так крепнет убежденность, что именно от этого зависят судьбы мира, что в случае провала переговоров необходимо любой ценой возложить вину за это на Советский Союз».
