Нужно только высчитать, какую прибыль можно извлечь из того, что иностранный рабочий, в отличие от немецкого, получает не 2000, а 100 рейхсмарок в год» [1588].
Главный выигрыш в мировых войнах XX в. достался Америке, и он сделал ее мировым лидером. Основную прибыль принесла «военная добыча» в виде открытия новых рынков сбыта, притока европейского золота, получения долларом статуса мировой валюты, включения более миллиарда дешевых рабочих рук из развивающихся стран и т. п. Не случайно Г. Форд по итогам Первой мировой отмечал, что для Америки «война это денежная оргия » [1589] . Европейские войны XX вв., в том числе холодная, играли для соединенных Штатов ту же роль, что и завоевательные войны для древнего Рима до н. э [1590] . Однако в настоящее время, без применения каких-то новых достижений научно-технического прогресса развязывание масштабной войны грозит уничтожением всех основ цивилизации. Но главная проблема заключается в том, что на этот раз непонятно, что может стать военной добычей? [1591]
На сегодняшний день нет ни одной идеи, которая бы указала хотя бы направление выхода из очередного тупика. Ведущие аналитики все более поддаются чувству растущего пессимизма, пример которому дают Г. Мартин и X. Шуманн: «Пока еще процветающие регионы мира накапливают потенциал будущего конфликта, который отдельные страны и их правительства скоро уже будут не в состоянии разрядить. Если этот курс не будет вовремя изменен, неизбежна, согласно определению Поланого, защитная реакция» [1592]. Реакция в виде новой войны за передел ресурсов и рынков сбыта, за уничтожение избыточного капитала, и это будет началом агонии, отката цивилизации назад в небытие, в котором закончила свои дни и некогда могущественная Римская империя.
Конец веселья
Речь идет о страшном суде, который приходит в наше время.
М. Пиотровский, директор Эрмитажа о выставке Чепменов «Конец веселья [1593]
Полвека назад спасение человечества один из классиков либерализма Ф. Хайек находил в достижении «максимальных темпов роста», которые могут привести к новым успехам. Однако на практике оказалось, что цели достижения максимальных темпов роста противоречат интересам устойчивого развития. М. Фридман модернизировал идеи австрийской школы и попытался достичь устойчивости за счет использования монетарных методов регулирования экономики Хайека. Однако и эта идея также потерпела крах с кризисом 2008 г. В результате в последние десятилетия в экономической научной мысли наметились тенденции возвращения к идеям Дж. Кейнса, однако и они не способны решить существующей проблемы.
Ведущие экономисты планеты, нобелевские лауреаты, финансовые гуру, великие эксперты, либертарианцы, монетаристы, кейнсианцы, социалисты и коммунисты, все, абсолютно все находятся в полной растерянности, никто не знает и даже не представляет, что делать дальше. Нет никаких даже потенциальных идей — экономическая наука пребывает в полной прострации.
Отражая эту данность, Жан-Клод Трише перед своим уходом с поста главы Европейского ЦБ заявит, что традиционные способы воздействия на экономику исчерпаны, а ответ на вопросы о выходе из кризиса надо искать в других отраслях знания. По словам Г. Дэвиса, бывшего главы Лондонской школы экономики: экономисты находятся в тупике, им надо расширять собственные горизонты [1594]. Совершенно не случайным стало начало процесса ниспровержения экономических авторитетов, пример тому дает французский публицист М. Санти: «Всем представителям этой профессии сегодня стоит признать, что они сбились с правильного пути в своем преклонении перед чрезвычайно запутанной системой… которую они и сами-то полностью не понимают!» [1595] На свалку истории летят сами основы современной экономики в виде «Экономикса», по которому сегодня обучается большинство студентов мира, но он имеет мало общего с настоящим бизнесом, утверждает нобелевский лауреат Р. Коуз, степень, с которой «Экономикс» изолирован от реальности, экстраординарна, — восклицает он [1596]. П. Кругман называет происходящее «темным веком макроэкономики» [1597].
Сокрушительной критике подвергся даже институт нобелевской премии по экономике. Так, например, в 2004 г. трое известных шведских ученых и членов Нобелевского комитета опубликовали открытое письмо, в котором заявили, что: «Награда в области экономики умаляет ценность других Нобелевских премий…», поскольку достижения большинства экономистов, ставших лауреатами данной премии, настолько абстрактны и оторваны от реального мира, что являются абсолютно бессмысленными [1598]. В настоящее время, по мнению экономиста Е. Балацкого, «последний оплот высоких научных норм в лице института Нобелевских премий постепенно утрачивает свое значение, а Нобелевские премии становятся все более сомнительными» [1599]. «…Продолжение деятельности Нобелевского комитета проблематично, — пишет и нобелевский лауреат по экономике В. Леонтьев, — … я действительно не вижу никаких крупных прорывов» [1600].
М. Санти приходит к пессимистическим выводам: «Не постигнет ли однажды экономическую «науку» судьба антропологии или френологии? другими словами, не станет ли она «ископаемой» наукой, которая пользуется определенным уважением за былые заслуги, но полностью растеряла всю свою актуальность? Тем временем, экономисты образуют нечто вроде касты брахманов или авгуров, которые жонглируют сверхсложными уравнениями и всегда готовы поделиться мнением о принятых политических решениях. Их главная и единственная цель: быть тайными советниками при князьях и уважаемыми мандаринами. Они живут, опираясь на нынешнюю власть и собственное подобие разведки. Пока не превратятся в ненужное никому ископаемое» [1601].
Вся передовая экономическая мысль на протяжении всей второй половины ХХ в. билась над построением эконометрических моделей и достигла в этом несомненного совершенства. Однако все эти модели были направлены на достижение только одной цели — поиску путей максимализации темпов роста и прибыли, любой ценой. Для этого не нужен системный анализ, а только навыки решения конкретных бизнес-задач. Именно этому и учили на американском примере все элитные учебные заведения от Гарварда, Принстона и Йеля до Кембриджа и Оксфорда. Эту данность указывает К. Кристенсен из Гарвардской школы бизнеса, который находит причину утраты конкурентоспособности американским бизнесом в его ориентации на краткосрочные цели и цены акций, заданной именно бизнес школами [1602].
Любой, кто хотя бы сомневался в существующей системе, сразу же попадал в разряд отверженных. Они изгонялись из аудиторий, их переставили печатать в профессиональных изданиях, им трудно было получить работу. Прагматизм, по словам П. Кругмана, сменился квазирелигиозной уверенностью, которая лишь усиливалась по мере того, как факты опровергали «истинную веру» [1603]. Таким образом, выкристаллизовывалась та «научная» школа, та бизнес и политическая элита, которая находится сегодня у руля мировой экономики и политики. Как следствие, отмечает Р. Коуз, «экономикс стал привычным инструментом, при помощи которого государство управляет экономикой» [1604].
Но и альтернатив ему не видно, утверждает другой нобелевский лауреат Дж. Бьюкенен: «Чего не понимает современный человек ни на интеллектуальном, ни на интуитивном уровнях, так это того, что прагматизм как альтернатива столь же сомнителен, и что длительное нежелание анализировать ситуацию глобально и систематически может представлять серьезную угрозу жизнеспособному общественному устройству » [1605].
