Не случайно французы поддержали поляков в их стремлении создать Великую Польшу. Свои претензии представитель Польши Дмовский обосновывал Хаузу тем, что «Германия в духовном отношении на триста лет отстала от цивилизованной Европы». Хауз безуспешно просил Дмовского «проявить умеренность» и для начала нормализовать обстановку внутри страны, чтобы «поляки имели перед собой перспективу внутреннего согласия»
{278}. Но перспектива Великой Польши будоражила воображение польской шляхты гораздо сильнее.
К началу 1919 г. Польша вела захватнические войны со всеми своими соседями. Что касается Германии, то Пилсудский сначала воспользовался помощью немцев для подавления своих политических противников внутри страны, а затем с помощью Франции начал войну против немцев. В ней Польша, при поддержке Франции, добилась получения от Германии части Познани, Померании, Восточной Пруссии, служившей для Германии продовольственной базой, промышленных центров Верхней Силезии, а также — вопреки плебисциту — правый берег Вислы. Мало того, для обеспечения выхода Польши к морю Германия была разрезана специальным Польским коридором, отделявшим ее от Восточной Пруссии. Ллойд Джордж выступил против поляков, он называл их «кликой жадных феодальных лендлордов, которые вовсе не сражались во время войны с Британией»
{279}.
Свою долю от Германии взяла и Франция, вернув себе наконец утраченные земли; восьмой пункт Вильсона гласил: «Несправедливость, допущенная в вопросе об Эльзасе и Лотарингии в 1871 г…, в течение почти пятидесяти лет была причиной неустойчивости европейского мира, — эта несправедливость должна быть исправлена»
{280}. Но этого Франции показалось мало, и она потребовала своего возвращения в границы не 1871 г., а 1814 г. Это была открытая претензия на территорию Саарской долины с ее угольными месторождениями
{281}. Хауз ответил отказом «потому что это будет означать передачу Франции 300 тыс. немцев… Месье Клемансо обозвал меня германофилом и порывисто вышел из комнаты», — вспоминал он
{282}. Ради продолжения мирной конференции Хаузу пришлось пойти на компромисс, и в собственность Франции перешли угольные копи Саарской области, дававшие в 1913 г. 12 млн. т угля. Управление областью было передано Лиге Наций сроком на 15 лет, с последующим плебисцитом.
Создавая Чехословакию, творцы версальского мира нарезали ее из Богемии, Моравии, большей части Австрийской Силезии, Венгерской Словакии, Прикарпатской Руси, отписав тем самым Чехословакии более миллиона богемских немцев
[41]
. Небольшие приобретения сделала Дания, Бельгия получила 989 кв. км. Свою долю взяла и Румыния, которая, по словам Кигана, как «главный победитель, получила более чем щедрую компенсацию за свое вмешательство на стороне союзников в 1916 году, унаследовав тем самым постоянный источник разногласия с Венгрией — а также потенциально с Советским Союзом, — и включила в свой состав малые народности, которые составляли более четверти населения»
{283}.
Результаты Версальского мира, отмечает С. Кремлев, до боли напоминали итоги Венского конгресса 1814 г., о котором французский исследователь XIX в. А. Дебидура писал: «Что касается восстановленной с таким трудом Пруссии, то разорванная нарочно на два куска, она прежде всего стремится соединить их, она как бы обречена на политику завоеваний и аннексий… Венский конгресс погрешил не только против предусмотрительности и мудрости. Это верховное судилище, собравшееся для того, чтобы установить господство права в Европе, допустило самые чудовищные насилия как по отношению к королям, так и по отношению к народам»
{284}.
Э. Хауз с нескрываемым пессимизмом оценивал результаты версальского передела Европы: «Я склонен согласиться с теми, кто говорит, что договор получился скверным и его не надо было заключать, ибо при проведении его в жизнь он вовлечет Европу в бесконечно трудное положение»
{285}.
В немалой мере тому способствовала активная деятельность американцев в Европе, считал У. Черчилль: «Расхаживать среди масс дезорганизованных и разъяренных людей и спрашивать их, что они об этом думают или чего бы они хотели, — наиболее верный способ для того, чтобы разжечь взаимную борьбу. Когда люди помогают в таких делах, которых они не понимают и в которых они почти не заинтересованы, они, естественно, усиливают себе возвышенное и беспристрастное настроение. «Познакомимся со всеми фактами, прежде чем принять решение. Узнаем обстановку. Выясним желания населения». Как мудро и правильно все это звучит! И однако, прежде чем комиссия, в которой в конце концов остались одни лишь американские представители, проехала треть пути через обследуемые ею местности, — почти все заинтересованные народы подняли вооруженное восстание…»
{286}.
Критика У. Черчилля очевидно была основана на его собственном богатом опыте, ведь именно тем же самым, но с гораздо большей активностью представители Антанты с полным пониманием дела и глубокой заинтересованностью занимались в России… Везде, где бы ни появлялась нога, фунт, франк, доллар… выяснявшего желания населения англичанина, француза, американца… сразу же начиналась истребительная гражданская война.
Ситуация в постверсальской Европе напоминала бурлящий котел. Говоря о причинах этого, Дж. М. Кейнс писал: «Бессчетные вновь созданные политические границы создают между ними жадные, завистливые, недоразвитые и экономически неполноценные национальные государства»
{287}. Н. Устрялов указывал на бесчисленное количество карликовых «империализмов», порожденных «освободительной» войной
{288}. Г. Гувер в мемуарах вспоминал: «национальные интриги повсюду» посреди «величайшего после тридцатилетней войны голода»
{289}. Т. Блисс американский военный советник сообщал домой: «Впереди тридцатилетняя война. Возникающие нации едва всплывают на поверхность, как сразу бросаются с ножом к горлу соседа. Они — как москиты — носители зла с самого начала»
{290}.
Одним из мотивов агрессивного национализма правящих кругов вновь образовавшихся государств стала их попытка самоутвердиться как внутри страны, так и на мировой арене, за счет разжигания национализма. Эти настроения в своих интересах активно поощряли страны победители: «Оба договора, Брестский и Версальский, покоились… на стимуляции малых национализмов ради ослабления России и Германии». В итоге, как отмечает А. Уткин, «яд национализма отравил несколько поколений, и вся истории XX в. оказалась историей, прежде всего, националистической безумной гордыни и слепой ненависти к иноплеменникам»
{291}.
