По планам сербского командования, удар должен был быть нанесен в лоб неприятельской обороны, и столь «талантливый» план и взялась выполнять русская группа. Группа была усилена бойцами из четы Алексича, в том числе «Итальянцем», Сречко (позднее, в 1995 году, погиб под Тырново). Пробравшись лесом, на полусотню метров до неприятельских позиций, группа попала в перестрелку, продолжавшуюся два часа. С обеих сторон применялись ручные гранаты, Дима-«Дьяк» даже успел сделать несколько выстрелов из гранатомета. Неожиданно, когда Саша попытался посмотреть в бинокль, пуля попала ему прямо в горло, между стойками воротника бронежилета. Тогда было ранено еще двое сербских четников, а так как рядом с группой Шкрабова оказалась лишь одна, столь же небольшая, группа местных сербов из Вучьей Луки, под командованием Мишо Раича, то нашим пришлось отступать, вынося сербских раненных и убитого Шкрабова.
Похороны Шкрабова вылились в весьма внушительное мероприятие, показанное на местном телевидении, на них присутствовали сотни сербов, весь русский отряд и даже капитан Олег, из русбата-2. Со смертью Шкрабова в отряде началось безвластие. Сербское командование о судьбе отряда так и не забеспокоилось. В конечном итоге, и то через 5–6 дней, после похорон, ребят из отряда стали посылать на «положай», на все тоже Нишичское плато, но уже сроком на 15 дней. Конечно, в общем-то, это было необходимо, так как безделье на войне вещь опасная.
Это безделье, сопровождаемое алкогольными возлияниями, тогда едва не закончилось смертью одного болгарина, уличенного кем-то из ребят в краже карманных денег. Спас этого парня от смерти российский капитан Олег, давший за него свои деньги. Однако в следующий раз все закончилось трагически, смертью «Очкарика». Тот к тому времени из отряда был вроде бы отчислен (из-за его постоянных конфликтов почти со всеми ребятами, хотя, как правило, «Очкарик» в этих конфликтах проигрывал, однако не раз потом угрожал оружием и даже открывал огонь по своим). Из-за этого «Жириновский» его один раз избил до полусмерти, но ничего это не изменило, пока он не переселился на Гырбовицу. С воеводой у него отношения тоже были сложные, вроде бы даже воевода его раз избил. В конце концов, после очередной пьянки, двое добровольцев, только вернувшихся с «положая», и естественно, весьма взведенных, узнав об очередных угрозах Очкарика в свой адрес, недолго думая, взяли автоматы с глушителями и средь бела дня расстреляли его в центре Гырбовицы, перед полным кафе. Затем сдались милиции и после двух месяцев вялого следствия бежали из тюрьмы в неизвестном направлении. Все это ухудшило положение отряда, тем более, не было командира. В то же время ребята воевать хотели: так, уже в первой поездке на «положай» «Жириновский», чтобы отомстить за смерть Шкрабова, в одиночку проник на мусульманские позиции, убив троих-четверых мусульман, зарезав одно ножом. Ему долгое время никто не верил. Бывшие с ним «Крендель», Валера Г. и Вася, не могли его видеть, так как он никому ничего не сказал, выйдя в акцию. Однако, осенью 1994 года, после взятия неприятельских позиций на плоскогорье, был найден дневник неприятельского офицера, который писал, что «какой-то русский» (что определили по мату) напал на дежуривших бойцов во время их отдыха и питья кофе, и после их гибели никто не хотел идти в эти траншеи.
Следующая русская группа, состоявшая из Димы-«Дьяка», Андрея Л., и только приехавших Славика из Москвы, Андрея из Петербурга, Саши-«Барона» из Харькова, Бориса-«Золотозубого» из Мордовии, вообще развернула настоящую войну из бункера, ставшего таким образом «русским». Русским он стал не случайно, так как имел худшее положение на этом участке фронта. Он далеко выдвигался за сербские позиции, однако, после нескольких вылазок из него наших ребят противник стал остерегаться нападать на него.
Новая группа из «Жириновского», Кренделя, Валеры Г., и только приехавших «Дениса-художника» из Белоруссии, «Миши-студента» из Москвы и «Тролля» (российского прапорщика) продолжила дело успешно. Все боевые дежурства прошли без жертв со стороны русских, хотя опасных ситуаций было много, а случались и курьезы, когда, например, Валера Г., пойдя по нужде, чуть не сел на мину, о которых никто его из ребят не предупредил. В другой раз Денис, выползая в разведку, чуть не был срезан «прикрывавшим» его Мишей. Миша то ли из-за своих очков, то ли из-за того, что Денис выполз наверх горы, не смог правильно оценить расстояние, и вместо того, чтобы стрелять по мусульманам, чуть не попал в Дениса. Противник в районе русского бункера стал тогда укрепляться, и несколько раз ребята могли в этом убедиться. Правда, Денис из наблюдений «Тролля» сделал анекдот о бункере из стекла и бетона, и о мужике в красной рубахе. Таких анекдотов возникало много и по поводу и без повода. То Дима-«Дьяк» взрывателем случайно взрывал унитаз, эксперимента ради. То Барона «заряжали» за пивом старыми, вышедшими из употребления, динарами. То Денис и только прибывший Роман из Вятки, начинали под губную гармошку маршировать по Пале. Кстати, Роман был самой интересной личность из всех нас, так как он был монахом из Валаама, но так как он это скрывал, то мы посчитали его из-за его длинных волос «заблудившимся хиппи», что основывалось на его рассказах о питерском кафе «Сайгон» и «школах ушу». Единственным же официальным представителем церкви у нас был Дима-«Дьяк», человек на войне заслуженный, но «иерархами» не любимый.
Позднее, оценивая те события, даже наш анархичный отряд в среднем имел более высокий (даже образовательный) уровень, в том числе и по дипломам, нежели местная власть. Тот же Денис, окончивший художественное училище в Белоруссии, работавший в Австрии художником, обладал большими знаниями и боевым духом, нежели многие местные офицеры, годами боровшиеся с Западом и с исламом. Другое дело, что наши ребята не были устроены в местном обществе. Никому из нас никто не помог даже советом, чтобы стать воином. Что дома, что здесь, воинское ремесло рассматривалось как что-то находившиеся между бандитизмом и авантюризмом. Для того чтобы хорошо воевать, необходимо иметь чувство долга, а оно невозможно без существования определенной идеи. На фронте, следуя идее, человек вырастал профессионально и морально. В профессиональных армиях подобное участие обеспечивается силой одной дисциплины, но это часто ведет к «профессиональной деформации», и тут часто люди ломаются психологически. Подобная «профессиональная деформации» присуща любому воюющему обществу, особенно в ходе длительных войн, когда и идея выхолаживается. Не был исключением и наш отряд. В начале большинство прибывших ребят были полны энтузиазма, проистекавшего в конечном итоге, как раз из идеи, пусть не сформулированной, но являвшейся проявлением русского духа. Даже безыдейные люди в такой среде охватывались, пусть и относительно, энтузиазмом остальных, хотя никто никого в отряде не мог заставить воевать, но считалось аморальным не идти в бой с остальными ребятами, хотя бы на вторых ролях. Опасность участия в этих боях была весьма реальной, были и те, кто «ломались», но отряд своим существование давал чувство общности. Ведь и в местном обществе немногие были готовы отдать свою жизнь за общую победу. Рисковать на войне — дело неблагодарное, и куда легче было стать «героем» благодаря связям в тылу. Мы во всем этом были элементом посторонним, и речи о русско-сербском братстве не многое могли исправить.
