Стахановское мышление глубоко укоренилось у красноармейцев. Офицеры вынуждены были преувеличивать, а то и выдумывать данные в отчетах, как видно из свидетельств одного младшего лейтенанта. «Донесения о причиненных противнику потерях и героизме военнослужащих полка должны были отправляться ежедневно, утром и вечером. Мне поручили относить эти сообщения, потому что я был назначен офицером связи после того, как в нашей батарее не осталось орудий… Однажды утром, из чистого любопытства, я прочитал бумагу с пометкой «секретно», отправленную командиром полка. Он сообщал, что полк отбил атаку противника и повредил два танка, подавил четыре батареи и уничтожил десяток гитлеровцев – солдат и офицеров – огнем артиллерии, пулеметов и стрелкового оружия. Я-то прекрасно знал, что немцы целый день тихо сидели в своих окопах и что наши 76-миллиметровые орудия не сделали ни единого выстрела. Тем не менее, этот доклад не удивил меня. К тому времени мы уже привыкли следовать примеру Совинформбюро».
Красноармейцы страдали не только от страха, голода и вшей, которых они называли «снайперами», но также и от желания курить. Некоторые, рискуя суровым наказанием, пускали на самокрутки личные документы, если, конечно, находили сколько-нибудь махорки. Но когда по-настоящему припирало, курили даже вату из подкладки своих телогреек. Все страстно ожидали положенного рациона водки – сто граммов в день, но снабженцы воровали часть спиртного, разбавляя водку водой. При каждом удобном случае солдаты выменивали у гражданских самогон на одежду или другое имущество.
Храбрейшими из храбрых в Сталинграде были молодые женщины-санинструкторы, постоянно вытаскивавшие раненных с поля боя под сильным огнем противника. Иногда при этом им самим приходилось отстреливаться. О носилках не было и речи: санитарка подползала под раненого солдата и тащила его на спине, либо волокла на плащ-палатке. Раненых затем отправляли на одну из пристаней для переправы через Волгу под артиллерийским и пулеметным огнем противника и под угрозой налета немецких самолетов. Часто раненых бывало так много, что они оставались без медицинской помощи в течение многих часов, а иногда даже дней. Медико-санитарная служба армии просто не справлялась с таким огромным количеством раненых. В полевых госпиталях, не имевших запаса крови для переливания, медсестры и врачи часто переливали раненым свою собственную кровь напрямую – из вены в вену. «Если они не будут этого делать, солдаты будут умирать», – сообщали в Москву из политуправления Сталинградского фронта. Многие медики теряли сознание, отдав слишком много крови.
Решающая для страны Сталинградская битва совпала также со значительными изменениями в структуре командования Красной Армией. Приказ № 307 от 9 октября 1942 г. провозгласил введение в РККА единоначалия и ликвидацию института комиссаров. Командиры, страдавшие от вмешательства в командование частями политруков и комиссаров, ликовали. Это стало существенной частью возрождения профессионального офицерского корпуса в рядах Красной Армии. Комиссары же были потрясены тем, что командиры теперь пренебрегали ими. Политуправление Сталинградского фронта выражало сожаление относительно «абсолютно неправильного отношения», которое возникло у многих командиров частей и подразделений по отношению к политработникам. В Москву полетели многочисленные примеры такового. Один комиссар сообщал, что офицеры его части «считают политотдел ненужным придатком».
Советская военная разведка и НКВД были также встревожены полученными из допросов немецких пленных сообщениями о том, что большое число советских военнопленных так или иначе работает на немцев. «На некоторых участках, – сообщало в Москву политуправление Сталинградского фронта, – отмечены случаи проникновения на наши позиции бывших красноармейцев, попавших в немецкий плен, одетых в форму бойцов Красной Армии, для получения разведывательных данных и захвата в плен наших офицеров и солдат». Но в политотделе не могли себе даже представить, что в одной только Шестой немецкой армии подобных бывших красноармейцев было более 30 тыс. Только после окончания битвы, в ходе допросов пленных, открылись истинные масштабы этого явления и то, как работала эта система.
«Русских в немецкой армии можно разделить на три категории, – рассказывал немецкий пленный следователю НКВД. – Во-первых, люди, призванные в немецкую армию в качестве солдат, так называемые казачьи подразделения, которые служат в немецких боевых частях. Во-вторых, Hilfsfreiwillige (сокращенно «Hiwis») – добровольцы из местного населения или военнопленных, а также солдаты, дезертировавшие из рядов Красной Армии в ходе боев за Сталинград. Эта категория носит немецкую форму и имеет звания и соответствующие знаки отличия. Они питаются, как немецкие солдаты и прикреплены к немецким полкам. В-третьих, есть русские военнопленные, которые выполняют грязную работу, трудятся на кухне, на конюшнях и т. п. Эти три категории рассматриваются по-разному, с наилучшим отношением, конечно, к добровольцам».
В октябре 1942 г. Сталин столкнулся также с другими проблемами. Чан Кайши и руководство Гоминьдана в Чунцине были готовы воспользоваться ослаблением СССР в тот момент, когда немецкие войска рвались к месторождениям нефти на Кавказе. В течение нескольких лет Сталин усиливал советский контроль над дальней северо-западной провинцией Синьцзян с ее рудниками и крупными месторождениям нефти Душаньцзы. Крайне дипломатично Чан Кайши начал восстанавливать в провинции власть китайских националистов. Он заставил СССР вывести свои войска, а созданные ими горнодобывающие и авиастроительные предприятия передать китайцам. Чан Кайши обратился за поддержкой к американцам, и Советы, в конце концов, кое-как удалились. Сталин не мог рисковать отношениями с Рузвельтом. Ловко выйдя из щекотливого положения, Чан Кайши предотвратил распространение на Синьцзян такого же влияния Советского Союза, какое тот имел во Внешней Монголии (МНР). Вывод советских войск означал также серьезное поражение китайских коммунистов в провинции. Они не вернутся сюда до 1949 г., до самого конца гражданской войны, когда Народно-освободительная армия Мао захватит Синьцзян.
В течение октября неослабевающие немецкие атаки на Сталинград стали вестись с удвоенной энергией. «Яростный артобстрел начался, когда мы готовили завтрак, – вспоминает советский солдат. – Кухня, где мы сидели, вдруг наполнилась едким дымом. В котелки с водянистым пшенным супом посыпалась штукатурка. Мы моментально забыли о супе. Кто-то снаружи крикнул: “Танки!” Крик прорвался сквозь грохот рушащихся стен и чьи-то душераздирающие вопли».
Опаснейшим образом оттесненная к самой Волге, 62-я армия не прекращала ожесточенные бои на истощение в разрушенных заводах северной части города. Военный совет Сталинградского фронта докладывал, что войска проявляют «подлинно массовый героизм». Последнему способствовал также и значительно усилившийся массированный огонь советской артиллерии с противоположного берега Волги, рассеивающий немецкие атаки.
В первую неделю ноября на Сталинградском фронте стали заметны перемены. «В течение последних двух дней, – сообщалось в докладе в Москву от 6 ноября, – противник изменил тактику. Вероятно, из-за больших потерь за последние три недели он перестал использовать крупные соединения». В ходе тяжелых трехнедельных боев, которые очень дорого стоили немцам, они продвигались в среднем не более чем на пятьдесят метров в сутки. Русские определили новую немецкую тактику как «разведку боем для нащупывания слабых мест на стыке между нашими полками». Но эта новая тактика «внезапных атак» приносила не больше успеха, чем старая. Моральный дух советских солдат повышался. «Я часто вспоминаю слова Некрасова о том, что русские люди способны вынести все, что бог на нас ни возложит, – пишет один из солдат. – Здесь, в армии, можно легко представить себе, что нет силы на земле, которая могла бы пересилить нашу русскую силу».
