Экономическая выгода от массовых убийств основывалась на бесперебойности процесса, в ходе которого нагие жертвы непрерывно поступали с ленты конвейера в газовые камеры. Однако Поль оказался бессильным перед принципиально неразрешимой проблемой организации производства в концлагерях: как показал опыт, если работники медленно умирают от голода, непосильных физических нагрузок и издевательств, то никак не добиться от них повышения производительности труда.
Летом 1944 г., когда Треблинка была освобождена частями Красной Армии, Василий Гроссман на примере этого ужасного места изучал немецкую систему концлагерей. Он присутствовал на допросах бывших охранников, местных жителей-поляков и сорока выживших узников трудового лагеря Треблинка-1 (расположенная рядом Треблинка-2 была лагерем смерти). Ему стало ясно, что для гитлеровцев было важно поставить деятельность лагерной системы на поток. Никому в истории не удалось уничтожить такую массу людей руками столь малого количества палачей. В Треблинке в период между июлем 1942 и августом 1943 г. примерно двадцать пять эсэсовцев и сотня надзирателей-украинцев – так называемых вахманов – убили около 800 тыс. евреев и цыган, что, по словам Гроссмана, соответствует населению «столицы небольшого европейского государства». Секретность и ложь были важнейшими факторами безотказного функционирования системы. «Людям говорили, что их везут на Украину, и они будут работать в сельском хозяйстве». Жертвы до последнего момента не знали, что их ждет. Даже охрана поездов не знала всей правды и не имела доступа на территорию лагерей. В Треблинке «железнодорожный тупик был специально замаскирован под пассажирскую станцию с кассой, камерами хранения багажа и вокзальным рестораном. Повсюду были стрелки-указатели: «На Белосток», «На Барановичи». В здании вокзала новоприбывших встречал оркестр, все музыканты были хорошо одеты». Когда о Треблинке все-таки стали распространяться тревожные слухи, железнодорожную станцию переименовали в Обермайдан.
Не всех удавалось обмануть. Более наблюдательные скоро понимали, что что-то тут не так: брошенные на привокзальной площади личные вещи, которые трудовая команда не успела убрать после предыдущего поезда, слишком высокий забор, внезапно прерывающаяся железнодорожная колея. Эсэсовцы научились использовать подсознательный оптимизм, характерный для большинства людей, которым так хотелось верить, что здесь все будет лучше, чем в гетто или пересылочном лагере, откуда они прибыли. Однако бывали, хотя и редко, случаи, когда после открытия дверей вагона люди, знавшие, что обречены, сбивали с ног охрану и бежали к лесу, встречая смерть от пулеметных очередей.
Обычно в железнодорожном составе из вагонов для перевозки скота прибывало три-четыре тысячи человек. Получив приказ оставить привезенные вещи на площади, люди начинали волноваться, смогут ли найти их позже. Унтер-офицер СС зычным голосом приказывал им взять с собой только ценные вещи, документы и все необходимое для бани. Беспокойство нарастало, когда вооруженные охранники, часто с кривыми ухмылками, проводили их через ворота в стене шестиметровой высоты, с колючей проволокой поверху и пулеметами на сторожевых вышках. В это время на привокзальной площади евреи из трудовых команд Треблинки-1 уже сортировали их багаж. Часть вещей будет отправлена в Германию, остальные за ненадобностью сожгут. Украдкой отправляя в рот найденную в чемоданах еду, «трудовики» должны были проявлять крайнюю осторожность. Если что-нибудь такое заметит украинский вахман, то может избить до полусмерти, а то и пристрелить.
В центральной части лагеря была еще одна площадь, где стариков и больных отделяли от колонны и направляли к выходу с надписью «Санаторий». Там их ожидал врач в белом халате с красным крестом на рукаве. Затем по приказу шарфюрера СС женщины и дети должны были зайти в барак, расположенный на левой стороне площади, и там раздеться. В этот момент обычно начинались слезы и причитания, так как люди боялись, что их надолго разлучают с родными. Зная это, эсэсовцы усиливали психологическое давление на толпу, отдавая короткие резкие команды: «Achtung! Schneller! Мужчины остаются! Женщины и дети раздеваются в бараке слева!»
Предчувствие надвигающейся беды не имело выхода, потому что было необходимо слушать и выполнять приказы и потому, что хотелось надеяться на лучшее. «При входе в барак женщинам и детям снять обувь. Чулки положить в туфли. Детские носки – в сандалии, ботинки и туфли. Аккуратно! Отправляясь в баню, вы должны иметь с собой документы, деньги, полотенце и мыло. Повторяю…»
В бараке женщинам следовало раздеться, после чего их стригли наголо, якобы с целью предотвращения вшивости. Раздетые догола, они должны были сдать свои документы, деньги, драгоценности и часы сидящему в будке унтер-офицеру СС. Как заметил Гроссман, «голый человек моментально теряет способность к сопротивлению, к борьбе с судьбой». Однако были и исключения. Еврейский юноша из варшавского гетто, связанный с движением Сопротивления, умудрился спрятать ручную гранату, которую затем бросил в группу эсэсовцев и украинских надзирателей. Другой ударил вахмана спрятанным ножом. Высокая молодая женщина выхватила у охранника карабин, но ее быстро разоружили и после лютых пыток казнили.
Когда у жертв оставалось мало сомнений относительно их дальнейшей судьбы, эсэсовцы в серой форме и вахманы в черной начинали выкрикивать еще более громкие и резкие приказы, которые должны были ускорить процесс: «Schneller! Schneller!» Теперь людей выводили на посыпанную песком дорожку между двумя рядами елей, за которыми проглядывал высокий забор с колючей проволокой наверху. Следовала команда держать руки над головой. Заключенных подгоняли дубинками, плетками и очередями из автоматов. Нацисты называли это «дорогой без возврата».
Ничем не спровоцированные проявления садизма усиливали шоковый эффект происходящего, снижая вероятность сопротивления обреченных. Но охранники еще и получали извращенное удовольствие от своих зверств. Один здоровенный эсэсовец, которого называли Цепф, развлекался тем, что хватал ребенка за ноги, раскачивал в воздухе, а потом разбивал ему голову об землю.
Попав на третью площадь, заключенные видели перед собой нечто вроде храма из камня из дерева. На самом деле за фасадом находились газовые камеры. По рассказам очевидца, когда группа цыганок, которые все еще не догадывались об уготованной им участи, стала восхищаться красотой здания, их наивность вызвала дружный хохот эсэсовцев и украинских надзирателей.
Чтобы загнать заключенных в газовые камеры, охранники спускали на них собак, и крики несчастных разносились далеко за пределами лагеря. Один из попавших в плен охранников рассказывал Гроссману: «Теперь они видели приближающуюся смерть, и, кроме того, там была ужасная давка. Их жестоко избивали, а собаки буквально рвали их на куски». Тишина наступала, только когда закрывались тяжелые двери газовых камер. Через двадцать пять минут после пуска газа открывались двери с другой стороны камеры, и трудовые команды заключенных из Треблинки-1 начинали вытаскивать трупы с застывшими желтыми лицами.
Потом приходила другая группа евреев из трудовых команд – вырывать зубы с золотыми коронками. Хотя продолжительность их жизни в лагере была больше, чем у обыкновенных заключенных, им не стоило завидовать. «Умереть от пули считалось необыкновенным подарком судьбы», – сказал Гроссману один из немногих выживших «трудовиков».
