В Лондоне военный кабинет был серьезно озабочен последствиями обстрелов ракетами Фау-1. В отчете, полученном кабинетом 24 июля, говорилось о более чем 30 тыс. жертв, из которых более 4000 убитых. На протяжении последующих нескольких дней министры обсуждали и угрозу, исходящую от ракет Фау-2, которые, как им стало известно, скоро будут приняты немцами на вооружение.
30 июля Монтгомери начал наспех подготовленную операцию «Блюкоут», чтобы прикрыть левый фланг Брэдли. На следующий день американские танковые колонны достигли города Авранш и переправились через реку Селюн ниже по течению. Они пересекли границы Нормандии и продвигались вперед, не встречая на своем пути никакого сопротивления. На следующий день, 1 августа, была создана Третья армия генерала Джорджа Паттона. Ему приказали захватить порты на побережье Бретани, но одновременно с этим он хорошо понимал, что в другом направлении лежит абсолютно свободный путь к Сене.
В то время как немецкое командование на Западном фронте просило подкреплений, переброска II танкового корпуса СС в Нормандию убедила командование на Восточном фронте в том, что к ним относятся несправедливо. «Результат крупнейших сражений этой войны и на Западе и на Востоке был одинаковым, – признавал генерал Йодль на допросе после окончания войны. – Война на два фронта предстала во всей ее суровости». Для многих солдат на Востоке напряжение стало невыносимым.
В письмах домой все чаще говорилось о нервных срывах. «Психологически,– писал артиллерист из батареи тяжелой артиллерии, – мне становится все тяжелее переносить, когда только что разговаривал с товарищем, а через полчаса видишь, как от него осталась горстка плоти, будто его никогда и не было, или как тяжелораненые товарищи лежат перед тобой в луже своей крови и умоляющим взглядом просят о помощи, потому что в большинстве случаев они не могут больше говорить, боль отняла у них силы говорить. Это ужасно… Эта война – сокрушительная война нервов».
В последние дни июля советские 1-я гвардейская танковая армия и 13-я армия смогли переправиться через Вислу южнее Сандомира и захватили плацдармы, которые впоследствии слились, несмотря на отчаянные контратаки немцев. Главное командование сухопутных войск вермахта прекрасно осознавало значение для Красной Армии плацдармов к западу от Вислы. Еще один бросок – и враг окажется на Одере, примерно в восьмидесяти километрах от Берлина.
«Мы только что потерпели полное поражение в летней кампании этого года, – цинично заметил лейтенант, командир подразделения легкой зенитной артиллерии. – Абсолютно неожиданно русские нанесли удар из района Люблина в направлении города Демблин. Кроме батарей зенитной артиллерии и нескольких разрозненных частей на их пути никого не было. Взорвав мост, мы окопались на новых позициях на западном берегу Вислы. – Офицер не мог поверить в то, что немецкую армию вот так можно внезапно атаковать и разбить. – Мы в бешенстве от тех свиней, которые ответственны за этот кризис на Восточном фронте».
С другой стороны, некоторые зенитные батареи гордились своими боевыми достижениями. «Вокруг нас было подбито не менее 46-и танков! – хвастал обер-ефрейтор 11-й пехотной дивизии. – Мы сами сбили десять советских штурмовиков за пять дней». Красная Армия действительно понесла тяжелые потери во время проведения операции «Багратион»: всего 770 888 человек, из них 180 тыс. – «невосполнимых» потерь. Потери немецкой Группы армий «Центр» были меньше и составили 399 102 человека убитыми, ранеными и пропавшими без вести, но они были невосполнимы, как и орудия и танки, брошенные на протяжении 500 км беспорядочного бегства. Общее число убитых солдат и офицеров вермахта за эти три месяца на Восточном фронте составило 589 425 человек.
28 июля советская 2-я танковая армия севернее, всего в сорока километрах от Варшавы, атаковала танковую дивизию СС Hermann Goering и 73-ю пехотную дивизию. На подступах к польской столице развернулись крайне ожесточенные бои. Солдаты Красной Армии, ничего не знающие о последних событиях, разворачивающихся в стране, и отношении Сталина к Польше, не совсем понимали, как вести себя по отношению к польскому государству. «Поляки странные, – писал один красноармеец домой. – Как они нас воспринимают? Тяжело ответить на этот вопрос. Прежде всего, они боятся нас очень сильно (не меньше, чем немцев). Их привычки совершенно отличаются от русских привычек. Очевидно, что они не хотели немцев, но и нас они не встречают с пирогами. Конечно, они часто теряются от русской грубости и нечестности».
Несмотря на существенную убыль, мирное население Варшавы все еще составляло около миллиона человек. 27 июля немецкий губернатор города приказал 100 тысячам мужчин явиться на следующий день для строительства укреплений. Призыв был проигнорирован. Через два дня из Лондона прибыл представитель польского правительства в изгнании Ян Новак-Езеранский. Он встретился с находившимся в Варшаве заместителем премьер-министра Яном Станиславом Янковским, и в ходе беседы выяснил, что восстание неизбежно. Езеранский предупредил, что западные державы не смогут в данный момент оказать помощь, и спросил, можно ли отложить восстание. Янковский ответил, что выбора нет. Молодежь, подготовленная и вооруженная, рвалась в бой. Она хотела свободы и не желала никому быть обязанной своей свободой.
В то же время Янковский понимал, что если они не призовут к борьбе, то это сделает коммунистическая Армия Людова. В Варшаве осталось всего 400 коммунистов, но если они захватят муниципалитет и вывесят на нем красный флаг, когда в город войдет Красная Армия, то объявят себя лидерами Польши. К тому же, если Армия Крайова ничего не сделает, Советы обвинят ее в коллаборационизме с немцами и хранении оружия с целью оказания сопротивления Красной Армии. АК все равно ожидал плохой исход, выступи она или нет.
В тот день радио Москвы объявило, что «наступило время действовать» и призвало жителей Варшавы восстать «и присоединиться к борьбе с немцами». Но ни Советский Союз, ни АК не сделали попыток войти в контакт друг с другом. Как и на Монте-Кассино, поляки были полны решимости продемонстрировать миру свое право жить как свободная нация, несмотря на то, что географическое положение обрекло их на соседство с Германией и СССР.
К тому времени они уже знали, что не могут рассчитывать на помощь англо-американских союзников против СССР. Неумолимая реальность войны лежала в основе сотрудничества англичан и американцев со Сталиным, так как именно Красная Армия сломала хребет вермахту, заплатив за это высокую цену. Это было ясно из их молчания, когда Советы обвинили немцев в убийстве поляков в Катыни. Сталин считал 400 тыс. членов польской АК «бандитами» и старался поставить их в один ряд с украинскими партизанами из УПА, которые из засады убили генерала Ватутина. Затем он сообщил союзникам, что бойцы АК в стычках и засадах убили почти 200 солдат и офицеров Красной Армии, в то время как советские войска сражаются за освобождение Польши. Суть проблемы состояла в том, что любая независимая польская организация в его глазах была антисоветской. А «дружественное к СССР правительство» могло быть только таким, которое было бы полностью послушно Кремлю.
Генерал Тадеуш Бур-Коморовский, командующий АК, отдал приказ начать восстание в 17.00 первого августа. Он, кажется, полагал, что Красная Армия войдет в город почти сразу. Сейчас легко обвинять его, но тогда все жили завышенными ожиданиями. Почти 25 тыс. бойцов Армии Крайовой в Варшаве, число которых было удвоено добровольцами и силами из-за пределов города, рвались в бой. Они уже слышали о преследовании их товарищей сотрудниками НКВД в занятых Красной Армией районах и понимали, что нельзя доверять советскому руководству. Они знали, что «если Сталин свое собственное преступление (убийство польских офицеров в 1940 г.) использовал как основание, чтобы прекратить отношения с польским правительством, то как можно сейчас рассчитывать на доверительные переговоры по любому другому вопросу?».
