Рузвельт не придавал значения озабоченности Черчилля по этому поводу и относился к соглашению как к толкованию некоторых слов, но дьявол, как они обнаружили позже, крылся именно в мелочах. Премьер-министр продолжал настаивать. Понимая, что теперь он не выиграет в вопросе состава Временного правительства, он сосредоточился на вопросе свободных выборов и потребовал дипломатических наблюдателей. Сталин ответил, не моргнув глазом, что для поляков это будет оскорблением. Рузвельт счел необходимым поддержать Черчилля, но на следующее утро американцы, не предупредив англичан, неожиданно отозвали свое требование о наблюдении за выборами. Черчилль и Иден остались в одиночестве. Все, чего они смогли добиться – это соглашения о том, что послы должны обладать свободой передвижения для составления отчета по событиям в Польше.
Адмирал Лихи указывал Рузвельту, что формулировки в соглашении были «такими эластичными, что их можно растянуть от Ялты до Вашингтона, при этом формально не нарушая». Рузвельт ответил, что больше он ничего не может сделать. Сталин был непоколебим по вопросу Польши, что бы кто ни говорил. Его войска и органы безопасности контролировали страну. И ради достижения, как ему казалось, высшей цели – мира во всем мире,
Рузвельт не собирался ссориться с советским диктатором. Сталин, обеспокоенный состоянием здоровья президента, который шел во многом ему на уступки, приказал Берии собрать детальную информацию о тех людях из окружения Рузвельта, кто мог бы играть важную роль после его смерти. Он хотел получить как можно более детальную информацию о вице-президенте Гарри Трумэне. Сталин опасался, что следующая администрация будет менее сговорчивой. Когда Рузвельт через два месяца умер, то Сталин был убежден, что его убили. По версии Берии, он был в ярости от того, что Первое управление НКВД не предоставило никакой информации по этому вопросу.
Одной из последних тем, обсуждаемых в Ялте, был вопрос о репатриации военнопленных. Поскольку некоторые немецкие лагеря уже были освобождены частями Красной Армии, демократические страны хотели вернуть своих военнопленных домой и возвратить большое число советских военнопленных и тех советских граждан, кто носил форму вермахта. Ни англичане, ни американцы не продумали до конца все последствия этого договора. Советское руководство ввело в заблуждение своих союзников, настаивая на том, что советских граждан силой, против их воли, забирали в немецкую армию. Их следовало отделить от немецких пленных, относиться к ним хорошо и не считать их военнопленными. Советское правительство даже обвинило союзников в том, что они избивали тех самых пленных, которых оно собиралось расстреливать и отправлять в ГУЛАГ, когда те вернутся домой.
Англичане и американцы догадывались, что Сталин хочет отомстить тем советским гражданам – а их было около миллиона, – которые надели форму вермахта или служили во вспомогательных подразделениях немецкой армии, чтобы не умереть с голоду. Однако они и предположить не могли, что даже те, кого немцы взяли в плен, будут считаться предателями. Как только союзники узнали правду о расстрелах советских военнопленных, вернувшихся в СССР, они предпочли не поднимать шум, чтобы не задерживать возвращение своих собственных пленных. И, не сочтя возможным тщательно проверить оказавшихся у них советских пленных и выявить среди них настоящих военных преступников, они пошли по легкому пути, отдавая Советскому Союзу всех подряд, при необходимости даже силой.
Военные вопросы, открывавшие конференцию, согласовывались в последнюю очередь. Американцы хотели, чтобы Эйзенхауэр имел право связываться со Ставкой Верховного Главнокомандования напрямую для координации планов. Но этот вполне разумный план был не таким уж легко выполнимым. Генерал Маршалл и его коллеги не могли уразуметь того, что ни один советский командир не осмелится сделать ничего, что подразумевало бы контакты с иностранцами, не получив предварительного разрешения Сталина. Маршалл также полагал, что честный обмен информацией отвечал бы интересам обеих сторон. Но он, как и все американцы, у которых не было опыта общения с советской стороной, не мог понять убежденности русских в том, что все капиталистические страны всегда пытаются их обмануть, поэтому нужно обмануть их первыми. Эйзенхауэр был совершенно откровенным в своих намерениях и планах своих действий, пожалуй, излишне откровенным и наивным, по мнению Черчилля. Советское же командование, со своей стороны, намеренно ввело Эйзенхауэра в заблуждение относительно как плана, так и сроков Берлинской операции.
Маршалл считал делом первостепенной важности установление «линии бомбардировок» – границы зоны действий западных и советских ВВС. Американские самолеты уже по ошибке наносили удары по советским войскам, приняв их за немцев. И, опять же, он был ошарашен, узнав, что начальник Генерального штаба генерал Антонов не может ничего с ним обсуждать без предварительной консультации со Сталиным.
Черчилль не получил никакой благодарности от де Голля за то, что убедил Рузвельта и Сталина позволить Франции стать членом Союзной Контрольной комиссии по Германии со своей собственной зоной оккупации. Французский лидер сердился на то, что его не пригласили в Ялту и отказались отдать Франции Рейнскую область. Его настроение не улучшилось, когда Рузвельт по пути домой пригласил его в Алжир, чтобы кратко проинформировать о том, что было решено в Ялте. Сверхчувствительный де Голль не оценил предложение американца посетить его на французской территории и немедленно отказался. Позже просочился слух, что Рузвельт назвал его «примадонной», что еще больше накалило обстановку.
«Дух Ялты», который снизошел как на американскую, так и на английскую делегацию, убедил их в том, что хотя достигнутые соглашения были и не очень надежными, но общее настроение Сталина, направленное на сотрудничество и компромисс, предполагает достижение мира в послевоенный период. Но очень скоро эти оптимистические мысли рассеялись.
В то время как в Ялте велось обсуждение линии бомбардировок, генерал Антонов попросил атаковать крупные транспортные узлы в тылу немецких войск на Восточном фронте. Это должно было предотвратить переброску немецких войск с запада на восток против Красной Армии. Существует мнение, что прямым следствием этих договоренностей было разрушение Дрездена бомбардировкой союзников. Впрочем, Антонов ни разу не назвал именно Дрезден.
Еще накануне Ялтинской конференции, когда английские армии были ослаблены нехваткой личного состава, Черчилль стремился произвести впечатление на советское руководство разрушительной силой своей бомбардировочной авиации. Это напомнило бы, что кампания стратегических бомбардировок явилась началом открытия Второго фронта, в чем он пытался убедить Сталина уже несколько раз.
Харрис тоже хотел ударить по Дрездену, просто потому что это был один из последних крупных городов Германии, который еще не сровняли с землей. Восьмая воздушная армия бомбила его грузовые железнодорожные станции в октябре, но это было не то, что Харрис мог бы внести в свои «синие книги». Тот факт, что город был жемчужиной барокко на Эльбе, одним из архитектурных и художественных сокровищ Европы, не волновал его ни секунды. То, что он не смог добиться бомбежками падения Германии, хотя и обещал это сделать, только раззадоривало его. 1 февраля Портал, Спаатс и Теддер выработали новую директиву, где «Берлин, Лейпциг и Дрезден в списке приоритетных целей стояли сразу после предприятий по переработке нефти».
